Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

Поляну с трехствольчатой березой он миновал без сбоя. Переждал заряд и — к березе. Возле нее тоже подождал просвета, чтобы уж наверняка пересечь открытое место и выйти точно к лыжне. Поляна небольшая, но ветер заветривал все же лихо, лыжню перемело, а в нескольких местах, на опушке, повалило уже деревья. Правда, в сторонке от лыжни, никакие отвороты поэтому не нужны. Это прекрасно. Держи только верный курс…

И все же метров на десяток Иван Богусловский скосил. Пришлось находить лыжню, зайдя чуть-чуть вглубь, чтобы и бурелом не особенно мешал, и лыжню можно было поскорее увидеть. Верно все сделал и нашел лыжню довольно быстро, но именно те минуты, которые он потерял, и сыграли с ним злую шутку. Печальным оказалось и то, что он позволил себе расслабиться, передохнуть чуточку, когда вышел к цели.

Потому что снова загудел грозно новый заряд, замотались неприкаянно вершины деревьев, то пригибаясь, то вновь упрямо вскидываясь, но одна сосна, высокая и старая, не осилила ветра, повалилась, крякнув сокрушенно. Вначале медленно, затем все стремительней, ломая и свои сучья, и соседские, живые, попадавшиеся на пути — Иван попятился, чтобы от греха подальше, с досадой на вдруг возникшую потребность обходить свалившееся дерево. Глядел уже в сторону комля и вершины.

«Где удобней? Там или там?»

Не успел он еще определиться, как услышал, что еще одно дерево сразу же за спиной, начало падать. Оглянулся и ужаснулся: сосна валилась не поперек лыжни, как первая, а наискосок, и он, Иван, оказывался на том самом месте, куда она валилась. На какой-то миг он оцепенел, но потом рванулся вперед и, упав, притиснулся как можно ближе к стволу только что упавшей сосны. Начал даже разгребать снег, чтобы хоть голову спрятать под защиту толстого ствола, но не успел — его хлестнуло по плечу и боку, вмяло в снег, и он потерял сознание.

Очнулся он от того, что ноге, той самой, исполосованной операцией, стало нестерпимо больно. Он застонал и тут же услышал радостный выкрик бригадира.

— Живой! Вон там он!

И в ответ — упрек Пришлого:

— Дуром не лезь. На ствол не становись, вдруг он им придавленный.

Застучали топоры, резво и торопливо. Но тут же новое наставление Пришлого:

— Нижние не руби. Не давай стволу оседать.

Чтобы вывести спасателей из затруднения, Иван напряг все силы и, стараясь как можно громче, сообщил о себе:

— Я здесь. Ствол левее меня.

— Тогда не трожь левую сторону, — распорядился Пришлый. — Руби только правую.

Они чуть было не обошли свежий завал. Увидели свежий след у выхода с поляны и уверенные, что прошел Иван здесь до того, как метель набедокурила, приняли вправо. Но… дальше на лыжне следов не было видно.

«— Неужто завалило?!»

Это Костромин высказал общую тревогу. Затем распорядился:

«— Давай, обратно».

А когда начали они вглядываться в зелено-колючую плотность, а бригадир влез на ствол, чтобы пройти по нему подальше к вершине, где самая густота веток, — вот тогда и застонал Иван от боли. Облегчение он почувствовал сразу же, как Алексей спрыгнул со ствола, и тогда только мог подать голос. Потом Иван пытался пошевелить руками и ногами, превозмогая боль, когда она возникала. Все, как ему показалось, цело. Переломов нет, есть только ушибы. Ну, возможно, трещины. По плечу, как он попал, пришелся скользящий удар. Чуть бы полевее — все бы размозжило. А сейчас он между двух веток. Как в тисках.

С ногами и того проще, одна, здоровая, вовсе свободна, а вот больной все же досталось — вмята она в снег, придавлена веткой, не вытащишь, да и силы нет на это — очень уж болит, когда шевелишь ею. Не раздавлена — это факт, однако же, прилично помята. Как бы вновь гангрена не вспыхнула. И все же, рад Иван до смерти, что жив. Ликует:

«Судьба!»

Но самое главное, за что благодарил он судьбу, что не дала она ему времени подсунуть под ствол голову: все, что успел он подрыть под стволом, плотно им придавлено. Расплющило бы голову. Или отсекло, как да гильотине…

— Держись, Ванюша, — подбадривал Ивана Алексей Турченко. — Мы — мигом.

И верно, рубили в три топора споро, только когда уже казалось Ивану, что вот-вот конец страшному плену, услышал он приказ Костромина:

— А ну, давай все в сторону. Бригадир, вагу на всякий случай сруби. Потолще.

Верно поступал Костромин, осторожничая. Как-никак, а ствол держался на ветках. Какие-то из них переломились, но большинство лишь согнулось, и теперь они, словно мощные стальные пружины, чуть не так что-либо сделай, сруби что-нибудь лишнее в спешке и как они себя, эти пружины, поведут, совсем не ясно. Вот отчего Костромин долго изучал положение ветвей, прежде чем махнуть топором. Очень боялся повредить Богусловскому-пленнику. Он даже оттаскивать ветви позволял лишь после того, как отсекал все веточки, сцепленные с соседней веткой, еще не отрубленной.

Долго ли скоро, а дошла очередь до той ветки, которая терзала ногу Ивана. Присел Костромин, пощупал и ногу, и снег вокруг, потом повелел ожидавшим приказа ребятам:

— Подваживай.

Легко сказать, а как сделать. Конец слеги утопает в снегу, и все усилия оказываются тщетными. Но нужда заставит изворотиться, если ты и в самом деле хочешь вызволить товарища из беды. Уложили крест-накрест все отрубленные от сосны лапы, получилась приличная опора. Подалась она, правда, немного, уплотняясь и снег уплотняя, потом уперлась. Тогда уж одно осталось — плечи под вагу и:

— Раз-два — взяли!

Вызволил Иван ногу, и от приятной легкости даже голова закружилась. Теперь можно полегонечку выползать из-под соснового ствола, пятясь, как раки. Только бы чуть-чуть развернуться, чтобы бочком вытиснуться меж сучков-зажимов. Но только Иван пошевелился, как тут же Костромин крикнул:

— Лежи! Жить надоело?! — и к ребятам: — Вагу держать! Не ослаблять!

И принялся подрубать сук, зажимавший Ивана справа. Как раз тот, который ударил по плечу и особенно больно продолжал на него давить. Каждый удар топора отдавался резкой болью в плече, но Иван сцепил зубы, чтобы не стонать.

«Скорей! Скорей из плена!»

Щепки гулко шлепались на капюшон, иногда попадали даже на лицо, но это были радостные шлепки, ибо близился миг свободы. Глаза лишь нужно прикрыть, чтоб не засорить их.

— Как же это тебя угораздило? — спросил Костромин Богусловского, помогая ему подняться. — Раззявничать в тайге нельзя…

И тут, немного левей их, затрещала, крякнув, сосна, взвихривая снег, который тут же подхватил ветер — Костромин вскинул голову и успокоился.

— Мимо.

И верно, метрах в пяти от них хлестнули ветви, а ветер понес треск ломающихся лап в таежную непроходимость, швыряя его о деревья, рассыпая на мелкие кусочки.

— Уходим подальше в лес. На лыжню, — и к Ивану: — Лыжи целые? Ну, слава богу, держись за меня.