Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 26. Белые и синие

Дождь лил как из ведра.

Город был в страшном смятении, и это смятение было понятно Баррасу. Он знал, что позиционная артиллерия все еще находится в Саблонском лагере и ее охраняют всего лишь сто пятьдесят человек.

Он знал, что на военном складе не более восьмидесяти тысяч патронов и совсем нет ни съестных припасов, ни водки.

Он знал, что связь со штабом, расположенным на бульваре Капуцинов, была прервана секционерами клуба Лепелетье, которые расставили своих часовых по всей улице Дочерей Святого Фомы, вплоть до Вандомской площади и улицы Святого Петра Монмартрского.

Он знал о гордом ожесточении секционеров, как мы уже видели, открыто поднявших знамя мятежа, а также о вчерашнем неудачном походе Мену, получившего столь смелый отпор Моргана, который в два раза увеличил число своего войска и в десять раз поднял его боевой дух.

В самом деле, всюду повторяли, что эта секция, окруженная тридцатью тысячами защитников Конвента, благодаря своему мужеству и очень удачным маневрам вынудила противников к позорному отступлению. Все только и говорили о том, как дерзко Морган встал между двумя войсками и как внушительно и высокомерно он разговаривал с генералом Мену и депутатом Лапортом.

Люди передавали друг другу шепотом, что это важный, очень важный человек, что он лишь четыре дня назад вернулся из эмиграции и был прислан в парижский роялистский комитет лондонским роялистским комитетом.

Конвент внушал уже не ненависть, а одно лишь презрение.

В самом деле, стоило ли его бояться? Все секции, так и не наказанные вследствие его слабости, объединились в ночь на одиннадцатое и в ночь на двенадцатое послали свои отряды для поддержки главной секции.

Все считали Национальный Конвент уничтоженным, и вопрос был только в том, кто пропоет "Ье profimdis" [17] "Из глубин" (лат.). над трупом бедного покойника.

По дороге Баррасу встречались на каждом шагу отряды, прибывшие для поддержки секции Лепелетье; они кричали ему: "Стой, кто идет?" — и он отвечал: "Секционер!"

На каждом шагу он сталкивался с кем-либо из барабанщиков, жалобно бивших сбор по размякшей коже своих инструментов, мрачные и зловещие звуки которых, казалось, сопровождали похоронную процессию.

Кроме того, люди крались по улицам как тени, стучали в двери, окликали граждан по имени, призывая их вооружаться и присоединяться к секционерам, чтобы защитить своих жен и детей, которых террористы поклялись убить.

Быть может, днем эти уловки не произвели бы такого впечатления, но таинственные действия под покровом темноты, мольбы, произносимые шепотом, как бы из опасения, что их услышат убийцы, заунывный беспрерывный стон барабанов и гул набата, вдруг возникший, — все это сеяло в городе невообразимую панику и свидетельствовало о том, что над Парижем витает еще неясная, но страшная угроза.

Баррас все это видел и слышал. Это был уже не просто очередной получаемый им отчет о положении в Париже, теперь он сам соприкасался с реальностью. Выйдя на улицу Невде-Пти-Шан, он ускорил шаг, почти бегом пересек Вандомскую площадь, устремился на улицу Монмартрских рвов и, крадучись вдоль домов, наконец добрался до небольшой гостиницы "Права человека".

Остановившись у выхода, он отошел немного назад, чтобы разглядеть вывеску при смутном свете фонаря, а затем вернулся обратно и с силой ударил в дверь молоточком.

Привратник не спал и, видимо узнав по манере стучать, что гость важный, не заставил себя ждать.

Дверь осторожно открылась.

Баррас проскользнул внутрь и запер ее за собой. Не дожидаясь, когда привратник осведомится о причине подобной осторожности, к тому же оправданной положением в городе, он спросил:

— Гражданин Бонапарт проживает здесь, не так ли?

— Да, гражданин.

— Он у себя?

— Он вернулся около часа тому назад.

— Где его комната?

— На пятом этаже, в конце коридора, номер сорок семь.

— Справа или слева?

— Слева.

— Спасибо.

Баррас устремился по лестнице, одолел четыре этажа, повернул налево и остановился у двери сорок седьмого номера.

Он постучал три раза.

— Войдите! — прозвучал отрывистый голос, словно созданный для того, чтобы отдавать приказы.

Баррас повернул ручку и вошел.

Он оказался в комнате, где стояли кровать без занавесок, два стола — большой и маленький, четыре стула и глобус. На стене висели сабля и два пистолета.

За маленьким столом сидел молодой человек в военной форме (правда, без мундира, брошенного на стул) и при свете лампы изучал план Парижа.

Когда Баррас скрипнул дверью, он бросил взгляд через плечо, чтобы посмотреть, что за неожиданный гость явился к нему в столь поздний час.

Лампа освещала три четверти его лица, а остальная часть находилась в тени.

Это был молодой человек не старше двадцати пяти-двадцати шести лет, со смуглым цветом лица, чуть более светлыми лбом и висками, с темными прямыми волосами, разделенными ровным пробором посередине и ниспадавшими ему на уши.

Орлиный взор, прямой нос, резко очерченный подбородок и нижняя челюсть, расширявшаяся к ушам, не оставляли никаких сомнений относительно рода его занятий. Это был военный из разряда завоевателей.

В этом ракурсе и при этом освещении его лицо напоминало изображение с бронзовой медали; из-за худобы сквозь его кожу проступали кости.

Баррас закрыл дверь и вошел в световой круг, очерченный лампой. Только тогда молодой человек узнал его.

— А, это вы, гражданин Баррас? — сказал он, продолжая сидеть.

Баррас отряхнулся, поскольку вымок до нитки, и бросил свою шляпу, с которой текла вода, на стул.

Молодой человек внимательно оглядел его.

— Да, это я, гражданин Бонапарт, — ответил Баррас.

— Каким ветром занесло вас в такой час в келью бедного солдата, временно уволенного со службы, — сирокко или мистралем?

— Мистралем, дорогой Бонапарт, мистралем, и даже сущим ураганом!

Молодой человек расхохотался сухим, но резким смехом, показывая свои мелкие и острые белые зубы.

— Кое-что мне об этом известно, — сказал он, — сегодня вечером я прогулялся по Парижу.

— И вы полагаете?..

— …что, раз секция Лепелетье угрожала Конвенту, буря грянет завтра.

— Что же вы делали в ожидании этого?

Молодой человек наконец встал, опершись о стол указательным пальцем.

— Вы и сами видите, — сказал он, указывая Баррасу на карту Парижа, — на досуге я обдумывал, с чего начать, чтобы покончить со всеми этими болтунами, будь я командующим внутренней армией вместо этого болвана Мену.

— И с чего бы вы начали? — усмехнулся Баррас.

— Я постарался бы раздобыть дюжину пушек, и они заглушили бы их крики.

— Ну что же! В самом деле, не вы ли рассказывали мне однажды в Тулоне, как наблюдали с береговой террасы за бунтом двадцатого июня?