Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 24. Шевалье де Мезон-Руж. Волонтер девяносто второго года

— Один муниципальный гвардеец, мой друг, дежуривший в тот день в Тампле, опознал его.

— Стало быть, он знал его приметы?

— Он видел его когда-то раньше.

— А как выглядит этот шевалье де Мезон-Руж? — поинтересовался Моран.

— Ему лет двадцать пять-двадцать шесть, он невысокого роста, блондин с приятным лицом, чудесными глазами и великолепными зубами.

Стало очень тихо.

— Ну хорошо, — сказал Моран, — если ваш друг из муниципальной гвардии предположил, что это шевалье де Мезон-Руж, почему же он его не арестовал?

— Ну, потому что, во-первых, не зная о его прибытии в Париж, он побоялся быть обманутым случайным сходством, а во-вторых, мой друг — человек несколько умеренный и всегда поступает так, как люди мудрые и умеренные: в случае сомнения воздерживается от действий.

— Вы бы так действовать не стали, гражданин? — внезапно спросил Диксмер Мориса, засмеявшись.

— Признаюсь, нет, — ответил Морис, — я бы предпочел обмануться, чем упустить столь опасного человека, как этот шевалье де Мезон-Руж.

— И что бы вы сделали, сударь? — спросила Женевьева.

— Что бы я сделал, гражданка? — ответил Морис. — О, Боже! Это не заняло бы много времени: я велел бы запереть все двери и ворота в Тампле, направился бы прямо к этому патрульному отряду, схватил за ворот шевалье и сказал бы ему: «Шевалье де Мезон-Руж, я арестую вас как предателя нации!» И уж если бы я схватил его за ворот, то ручаюсь, не выпустил бы.

— Но что бы с ним было потом? — спросила Женевьева.

— Был бы судебный процесс над ним и его сообщниками, и сейчас он был бы уже гильотинирован, вот и все.

Женевьева вздрогнула и бросила на своего соседа взгляд, полный ужаса.

Но гражданин Моран, казалось, не заметил этого взгляда и флегматично опорожнил свой стакан.

— Гражданин Ленде прав, — сказал он, — только так и нужно было действовать. К сожалению, этого не сделали.

— А известно ли, что стало с шевалье де Мезон-Ружем? — спросила Женевьева.

— Ба! — сказал Диксмер. — Скорее всего, он тихонько ретировался; увидев, что его попытка не удалась, он, вероятно, сразу же покинул Париж.

— А возможно, даже и Францию, — добавил Моран.

— Вовсе нет, вовсе нет, — вмешался Морис.

— Как! Он имел неосторожность остаться в Париже? — воскликнула Женевьева.

— Он не двинулся с места.

Это предположение, высказанное Морисом так уверенно, было встречено всеобщим удивлением.

— Вы высказываете лишь предположение, гражданин, — сказал Моран, — предположение, только и всего.

— Нет, это факт, это утверждение.

— О! — произнесла Женевьева. — Что до меня, то, признаюсь, не могу поверить тому, о чем вы говорите, гражданин: это было бы непростительной неосторожностью.

— Вы женщина, гражданка, стало быть, поймете, что у человека с характером шевалье де Мезон-Ружа должно быть нечто, что одержит верх над всеми мыслимыми соображениями собственной безопасности.

— И что же ставит его выше страха лишиться жизни таким ужасным способом?

— Бог мой! Любовь, гражданка, — ответил Морис.

— Любовь? — повторила Женевьева.

— Несомненно. Разве вы не знаете, что шевалье де Мезон-Руж влюблен в Антуанетту?

Раздались два-три недоверчивых смешка, робких и вымученных. Диксмер посмотрел на Мориса так, будто пытался читать в глубине его души. Женевьева чувствовала, что слезы застилают ей глаза, а пробежавшая по ней дрожь не ускользнула от Мориса. Гражданин Моран пролил вино из бокала, который он в этот момент подносил к губам, и его бледность ужаснула бы Мориса, если бы все внимание молодого человека в этот момент не было сосредоточено на Женевьеве.

— Вы взволнованы, гражданка, — прошептал Морис.

— Разве вы не говорили, что я пойму, ведь я женщина? Женщин всегда трогает такая преданность, даже идущая наперекор их принципам.

— А преданность шевалье де Мезон-Ружа еще более привлекательна, — сказал Морис, — уверяют, что он никогда не говорил с королевой.

— Послушай, гражданин Ленде, — заявил сторонник крайних мер, — мне кажется, и позволь уж мне сказать об этом, что ты слишком снисходителен к этому шевалье.

— Сударь, — сказал Морис, возможно намеренно используя слово, вышедшее из употребления, — я всегда восхищаюсь натурами гордыми и мужественными, что не мешает мне бороться с ними, когда я встречаю их в рядах своих врагов. Я не теряю надежды встретиться когда-нибудь с шевалье де Мезон-Ружем.

— И что тогда будет? — спросила Женевьева.

— И, если я его встречу, то сражусь с ним.

Ужин был закончен. Женевьева, поднимаясь из-за стола, подала всем пример.

В этот момент раздался бой часов.

— Полночь, — спокойно произнес Моран.

— Полночь! — воскликнул Морис. — Уже полночь!

— Это восклицание радует меня, — сказал Диксмер. — Оно доказывает, что вам не было скучно, и вселяет надежду, что мы встретимся вновь. Это дом доброго патриота, он открыт для вас, и смею надеяться, вы скоро убедитесь, что это дом друга.

Морис поклонился в знак благодарности и повернулся к Женевьеве:

— Гражданка тоже позволяет мне вернуться?

— Не только позволяю, я прошу вас об этом, — с живостью ответила Женевьева. — Прощайте, гражданин.

И она ушла к себе.

Морис попрощался с каждым из гостей, выделив при этом Морана, который ему очень понравился, пожал руку Диксмеру, и ушел слегка ошеломленный, но скорее обрадованный, чем опечаленный, всеми этими такими разными событиями, что ему пришлось пережить в этот вечер.

— Несносная, досадная встреча! — сказала после ухода Мориса молодая женщина, разражаясь слезами в присутствии мужа, который вместе с ней вошел в ее комнату.

— Ну, полно! Гражданин Морис Ленде — известный патриот, секретарь секции, чистый, любимый народом, популярный. Напротив, это ценное приобретение для бедного кожевенника, промышляющего контрабандной торговлей, — ответил улыбаясь Диксмер.

— Вы действительно так думаете, друг мой?.. — робко спросила Женевьева.

— Я думаю, что он будет как бы свидетельством патриотизма и своего рода индульгенцией для нашего дома. Уверен, что начиная с этого вечера сам шевалье де Мезон-Руж был бы у нас в безопасности.

И Диксмер, поцеловав жену в лоб скорее с отеческой, чем с супружеской нежностью, оставил ее в маленьком павильоне, полностью принадлежащем ей, и перешел в другую часть дома, где он жил вместе с гостями, которые были у него за столом.

Наступило начало мая. Ясный день наполнял теплом лег-. кие, уставшие дышать ледяными зимними туманами; лучи нежаркого, но живительного солнца опустились на темные стены Тампля.

У внутренней калитки, отделявшей башню от садов, смеялись и курили солдаты караульного отряда.