Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 24. Шевалье де Мезон-Руж. Волонтер девяносто второго года

— У меня их нет.

— Как! Ты одна составила этот заговор?

— Если считать это заговором, то одна.

— Гражданин Морис знал…

— … что в цветах спрятаны записки?

— Да.

— Гражданин Морис — муниципальный гвардеец. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любое время дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать королеве, ему незачем было писать: он мог просто с ней поговорить.

— Раньше ты знала гражданина Мориса?

— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, но не была с ним знакома.

— Видишь, презренный! — воскликнул Лорен, грозя кулаком Симону (ошеломленный таким поворотом дел, он опустил голову и старался незамеченным выскользнуть из зала). — Видишь, что ты наделал?

Все взгляды обратились на Симона: они выражали крайнее негодование.

Председатель продолжил допрос:

— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!

— Конечно, я знаю это.

— Хорошо, тогда скажи нам, что же было в записке?

— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла, а главное — что хотела сказать.

— Ты отказываешься отвечать?

— Да.

— Знаешь, что тебя за это ожидает?

— Да.

— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?

— Я надеюсь только на Бога.

— Гражданин Морис Ленде, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.

При этих словах тетка Тизон, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.

— Я прощаю вас, матушка! — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.

Тетка Тизон дико завопила и упала замертво.

— Благородная девушка! — взволнованно и печально прошептал Моран.

Следом за событиями, о которых мы только что поведали, к ним добавилась еще одна сцена — как бы дополнение к мрачным поворотам этой драмы.

Тетка Тизон, сраженная тем, что произошло, покинутая теми, кто пришел с ней в зал (ведь есть что-то отвратительное даже в невольном преступлении; но еще более преступно, когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в избытке патриотического рвения), оставалась какое-то время в полной неподвижности; потом подняла голову, ошеломленно огляделась и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.

Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Узнав ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу:

— Видишь эту женщину? Это она донесла на свою дочь.

Тетка Тизон закричала в отчаянии и бросилась в сторону Тампля.

Она пробежала треть улицы Мишель-ле-Конт, когда перед ней появился какой-то человек, преградил ей дорогу и, закрыв лицо плащом, сказал:

— Ну, ты довольна, что убила собственное дитя?

— Убила свое дитя? Убила свое дитя? — воскликнула бедная мать. — Нет, нет, этого быть не может.

— И тем не менее это так, потому что твоя дочь арестована.

— Куда ее отвезли?

— В Консьержери, оттуда отправят в Революционный трибунал, а ты знаешь, что бывает с теми, кто туда попадает.

— Посторонитесь, — сказала тетка Тизон, — дайте мне пройти.

— Куда ты идешь?

— В Консьержери.

— Что ты там собираешься делать?

— Взглянуть на дочь хотя бы еще раз.

— Тебя туда не пустят.

— Но мне разрешат лежать на пороге, жить там, спать там. Я буду там до тех пор, пока ее не выведут, и, по крайней мере, увижу ее в последний раз.

— А если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь?

— О чем вы говорите?

— Я спрашиваю тебя: если, предположим, кто-нибудь пообещал бы тебе вернуть дочь, ты сделала бы то, что велел бы тот человек?

— Ради моей дочери — все! Все ради моей Элоизы! — закричала мать, заламывая в отчаянии руки. — Все! Все! Все!

— Послушай, — сказал незнакомец, — ведь это Бог тебя наказывает.

— Но за что?

— За те муки, что ты причинила такой же бедной матери, как ты.

— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?

— Из-за твоих доносов и грубостей твоя пленница часто была на волосок от того отчаяния, в каком ты сейчас находишься сама. Бог наказал тебя: послал смерть девушке, которую ты так любишь.

— Вы сказали, что есть такой человек, кто может ее спасти. Где этот человек? Чего он хочет? Что требует?

— Этот человек хочет, чтобы ты прекратила преследовать королеву, чтобы ты попросила у нее прощения за нанесенные ей оскорбления. Чтобы, если ты заметишь, что эта женщина — а ведь она тоже мать, она тоже и страдает, и плачет, и отчаивается — волею судьбы или каким-то небесным чудом может спастись, то, вместо того чтобы препятствовать ее побегу, ты помогла ему всем, чем можешь, чтобы она спаслась.

— Послушай, гражданин, — сказала тетка Тизон, — это ведь ты тот самый человек, не так ли?

— Ну и что?

— Это ты обещаешь спасти мою дочь?

Незнакомец молчал.

— Ты мне это обещаешь? Обязуешься? Клянешься мне в этом? Отвечай!

— Послушай. Все, что мужчина может сделать для того, чтобы спасти женщину, я сделаю, чтобы спасти твое дитя.

— Он не может ее спасти! — воскликнула тетка Тизон и зарыдала. — Он не может ее спасти; он лгал, когда обещал ее спасти.

— Сделай все, что можешь, для королевы, и я сделаю все, что могу, для твоей дочери.

— Что мне до королевы? Она мать, у нее есть дочь — вот и все. И если кого-то лишат головы, то только ее, а не дочь. Пусть мне отрубят голову, но спасут мою дочь! Пусть меня отведут на гильотину, но с условием, что с головы моей дочери не упадет ни один волосок, — я пойду на гильотину, распевая:

Дело пойдет, пойдет, пойдет,

Бей аристократов!..

И тетка Тизон запела ужасным голосом. Потом внезапно прервала пение и разразилась хохотом.

Мужчина в плаще, казалось, был сам напуган этим начинающимся безумием и сделал шаг назад.

— О! Ты не уйдешь так просто, — в отчаянии воскликнула тетка Тизон, хватая его за плащ. — Нельзя сказать матери: «Сделай это, и я спасу твое дитя» — и после того добавить: «Может быть». Так ты спасешь ее?

— Да.

— Когда?

— В тот день, когда ее повезут из Консьержери на эшафот.

— Зачем ждать? Почему не сегодня ночью, не сегодня вечером, не теперь же?

— Потому что не могу.

— Ага! Вот видишь, видишь, — закричала тетка Тизон, — ты не можешь, а вот я, я могу!

— Что же ты можешь?

— Я могу преследовать пленницу, как ты ее называешь; могу следить за королевой, как ты говоришь, аристократ ты этакий! Я в любое время дня и ночи могу войти в тюрьму и сделаю это. Что же до ее спасения, посмотрим. И еще как посмотрим! Ведь мою дочь не хотят спасти, а ее должны спасти? Голову за голову, хочешь? Мадам Вето была королевой, я это хорошо знаю; Элоиза Тизон всего лишь бедная девушка, я и это хорошо знаю. Но перед гильотиной все мы равны.