Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

— Спасибо, милая Кампан, — поблагодарила ее Мария Антуанетта.

— Так вы, ваше величество, согласны? — обрадовалась камеристка.

— Я приму его в благодарность за ваше намерение, за вашу преданность, но надевать не стану.

Взяв камеристку за руку, она шепотом прибавила:

— Я буду только рада, если они меня убьют! Боже мой! Они сделают для меня больше, чем делаете вы, заботясь о моей жизни: они освободят меня от нее… Идите, Кампан, идите!

Госпожа Кампан вышла.

Было самое время: она сдерживалась из последних сил, чтобы не разрыдаться.

В коридоре она увидела короля, шедшего навстречу; заметив камеристку, он остановился и протянул ей руку. Госпожа Кампан схватила ее и хотела было припасть к ней губами, но король притянул камеристку к себе и расцеловал в обе щеки.

Не дав ей опомниться, он приказал:

— Идите за мной!

Король пошел вперед и, остановившись во внутреннем коридоре, который вел из его комнаты в спальню дофина, нащупал кнопку и отворил шкаф, совершенно незаметный, так как края его дверцы сливались с коричневыми бороздками, которыми была расписана окрашенная каменная стена.

Это был тот самый шкаф, что был изготовлен и заперт с помощью Гамена.

В нем лежал большой, туго набитый портфель; кроме того, на одной из полок хранилось несколько тысяч луидоров.

— Ну, Кампан, — приказал король, — возьмите этот портфель и отнесите его к себе.

Госпожа Кампан попробовала приподнять портфель, однако он оказался ей не по силам.

— Не могу, государь, — призналась она.

— Погодите, погодите, — остановил ее король.

Заперев шкаф, ставший опять совершенно незаметным для глаз, он взял портфель и отнес его в комнату г-жи Кампан.

— Ну вот! — облегченно вздохнул он, вытирая пот со лба.

— Государь, что мне надлежит сделать с этим портфелем?

— Королева вам скажет, — пообещал король, — она же вам сообщит, что в нем находится.

И король вышел.

Чтобы кто-нибудь не увидел портфель, г-жа Кампан с трудом всунула его между двумя матрасами своей постели, после чего вошла к королеве.

— Ваше величество, — доложила она, — в моей комнате находится портфель, который только что принес король. По его словам, ваше величество сообщит мне, что в нем находится, а также что я должна с ним сделать.

Королева накрыла своей рукой руку г-жи Кампан, стоявшей у ее постели и ожидавшей ответа.

— Кампан! — молвила она. — Там бумаги, убийственные для короля, если его, не дай Бог, будут судить; кроме того — а я думаю, он хочет, чтобы я сказала вам об этом, — в этом портфеле хранится отчет о заседании совета, на котором король высказался против войны; он дал подписать его всем министрам и в случае суда считает его настолько же полезным, насколько губительны для него другие документы.

— Но, ваше величество, — в испуге вскричала камеристка, — что же мне со всем этим делать?

— Что хотите, Кампан, лишь бы портфель был в безопасности; вы одна отвечаете за его сохранность; но, пожалуйста, не удаляйтесь от меня, даже когда не будете дежурить: при нынешних обстоятельствах вы можете мне понадобиться в любую минуту. Вы, Кампан, — настоящая подруга, на которую я могу положиться, вот почему я хочу, чтобы вы всегда были рядом…

И вот наступил праздник 14 июля.

Для революции было важно не убить Людовика XVI — вполне вероятно, что никто и не собирался этого делать, — а провозгласить победу Петиона над королем.

Как мы уже сказали, после 20 июня директория Парижа временно отстранила Петиона от должности.

Это было бы невозможно без согласия короля; но король утвердил это временное отстранение от должности в послании, которое он направил в Собрание.

Тринадцатого, то есть накануне празднования третьей годовщины взятия Бастилии, Собрание своей властью отменило это отстранение.

Четырнадцатого в одиннадцать часов утра король спустился по парадной лестнице вместе с королевой и детьми; отряд из трех-четырех тысяч человек эскортировал королевскую семью; королева тщетно всматривалась в лица солдат и национальных гвардейцев, пытаясь прочесть в них симпатию; наиболее преданные отворачивались, избегая ее взгляда.

Что касается народа, то в его чувствах ошибиться было невозможно: со всех сторон неслись крики "Да здравствует Петион!". Вскоре, как бы в подтверждение того, что эта овация не минутный энтузиазм, король и королева могли прочесть на всех шляпах слова, свидетельствовавшие и о поражении королевской четы, и о победе ее врага: "Да здравствует Петион!"

Королева была бледна и дрожала всем телом; убежденная, вопреки тому, что она сказала г-же Кампан, в возможном покушении на жизнь короля, она каждую минуту вздрагивала: ей казалось, что вот-вот над ним будет занесен нож или кто-нибудь в него выстрелит.

Прибыв на Марсово поле, король вышел из кареты, занял место по левую руку от председателя Собрания и вместе с ним пошел к алтарю отечества.

Там королеве пришлось оставить короля и подняться вместе с детьми на отведенную им трибуну.

Она остановилась, отказываясь подниматься, пока король не займет своего места, и провожая его взглядом.

У подножия алтаря отечества произошла неожиданная заминка, что нередко случается во время больших скоплений народа.

Король исчез из виду, его словно поглотили людские волны.

Королева вскрикнула и кинулась было к нему.

Однако он появился снова, поднимаясь по ступеням алтаря отечества.

Наряду с обычными символами, фигурирующими на торжествах, такими, как Правосудие, Сила, Свобода, появилась еще одна таинственная и грозная фигура: под вуалью из крепа стоял человек в черном с кипарисовым венцом на голове.

Этот мрачный символ привлек внимание королевы.

Она не двигалась с места; убедившись в том, что король благополучно достиг вершины алтаря отечества, она теперь неотрывно смотрела на это страшное видение.

Сделав над собой усилие, скованным от ужаса языком она спросила, ни к кому не обращаясь:

— Кто этот господин в черном с кипарисовым венцом на голове?

Голос, заставивший ее содрогнуться, отвечал:

— Палач!

— А что он держит под крепом? — продолжала королева.

— Топор Карла Первого.

Смертельно побледнев, королева обернулась: звук этого голоса показался ей знакомым.

Она не ошиблась: говоривший оказался тем самым господином, с которым она уже встречалась в замке Таверне, у Севрского моста, а также во время возвращения из Варенна, — это был Калиостро.

Она вскрикнула и без чувств упала на руки мадам Елизаветы.

Двадцать второго июля в шесть часов утра, то есть спустя неделю после празднеств на Марсовом поле, весь Париж вздрогнул от выстрела из крупнокалиберной пушки, стрелявшей с Нового моста.