Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

Оба его узнали.

— A-а, это вы, господин Майяр! Ну что, догнали нашего молодца? — спросил Манике.

— Нет, — отвечал Майяр, — но я напал на его след.

— Вот это удача, ей-Богу! — воскликнул Телье. — Хоть при нем ничего и не нашли, но могу поспорить, что бриллианты у него!

— Смело можете спорить, гражданин, и обязательно выиграете, — пообещал Майяр.

— Стало быть, их можно будет у него забрать? — спросил Манике.

— На это я, во всяком случае, надеюсь, если, конечно, вы мне поможете.

— Чем, гражданин Майяр? Мы в вашем распоряжении.

Майяр знаком приказал обоим подойти ближе.

— Выберите мне двух надежных людей.

— Что вы имеете в виду? Храбрых?

— Честных.

— О, тогда берите любого.

Обернувшись к арамонцам, Дезире крикнул:

— Нужны два добровольца!

Поднялось человек двенадцать.

— Буланже, иди сюда! — приказал Манике.

Тот подошел ближе.

— И ты, Моликар.

Второй арамонец встал рядом с первым.

— Может, вам нужно больше, господин Майяр? — спросил Телье.

— Нет, довольно. Ну, пошли, ребята!

Оба арамонца последовали за Майяром.

Майяр привел их на Еврейскую улицу и остановился перед домом номер шесть.

— Это здесь, — указал он. — Давайте войдем.

Оба арамонца вошли вслед за ним в подъезд и поднялись на пятый этаж.

Там они пошли на крики юного господина Туссена, еще не успевшего опомниться после наказания, но не материнского: г-н Босир, учитывая важность проступка, счел своим долгом вмешаться и прибавил собственноручно несколько увесистых затрещин к слабым подзатыльникам, которые против воли дала любимому сыночку мадемуазель Олива.

Майяр попытался отворить дверь.

Она оказалась заперта изнутри на задвижку.

Он постучал.

— Кто там? — протяжно спросила мадемуазель Олива.

— Именем закона, откройте! — отозвался Майяр.

За дверью зашептались; юный Туссен перестал плакать, испугавшись, что закон доставил себе это беспокойство из-за его, Туссена, попытки украсть у матери два су; тем временем Босир решил, что стук означает не что иное, как обыск, и, хоть сам испытывал немалое беспокойство, пытался успокоить Олива.

Наконец г-жа де Босир набралась храбрости, и, в ту минуту как Майяр занес было руку, чтобы постучать еще раз, дверь отворилась.

В комнату вошли трое, к величайшему ужасу мадемуазель Олива и г-на Туссена, спрятавшегося за старый плетеный стул.

Господин де Босир лежал в постели, а на ночном столике, освещаемом дешевой коптящей свечой в железном подсвечнике, Майяр с удовлетворением отметил пустую склянку. Снадобье было выпито: оставалось дождаться, когда оно начнет действовать.

По дороге Майяр рассказал Буланже и Моликару о том, что произошло в аптеке, и потому, войдя к г-ну де Босиру, они уже знали решительно обо всем.

Усадив их по обе стороны от кровати больного, Майяр сказал только:

— Граждане, господин де Босир — точь-в-точь как принцесса из "Тысячи и одной ночи", которая почти всегда молчала, но если уж ее удавалось заставить раскрыть рот, из него падали драгоценные камни! Не давайте же господину де Босиру уронить ни единого слова, не убедившись прежде, что в нем… Я буду ждать вас в муниципалитете: когда этому господину нечего будет более вам сказать, проводите его в Шатле и сдайте от имени гражданина Майяра, а сами ступайте ко мне в ратушу с тем, что он скажет.

Оба национальных гвардейца поклонились в знак безусловного повиновения и снова сели с оружием у кровати г-на де Босира.

Аптекарь не ошибся: через два часа лекарство подействовало. Это продолжалось в течение часа, и результат оказался более чем удовлетворительным!

Около трех часов утра оба гвардейца были уже у Майяра.

Они принесли на сумму около ста тысяч франков бриллиантов чистейшей воды, завернутых в приказ о взятии г-на де Босира под стражу.

Майяр сдал бриллианты от своего имени, а также от имени обоих арамонцев прокурору Коммуны, и тот выдал им бумагу, гласившую, что граждане Майяр, Моликар и Буланже имеют большие заслуги перед отечеством.

А вслед за только что описанным нами трагикомическим происшествием произошло вот что.

Дело г-на де Босира, заключенного в тюрьму Шатле, было передано в специальную комиссию по кражам, совершенным 10 августа и в последующие дни.

Отрицать преступление было бессмысленно: факт не вызывал ни малейшего сомнения.

Вот почему обвиняемый поспешил раскаяться в содеянном и попросил суд быть к нему снисходительным.

Трибунал затребовал сведения о ранее совершенных г-ном де Босиром проступках; беглого знакомства со сведениями, полученными при этом расследовании, было достаточно, чтобы осудить бывшего гвардейца к пяти годам галер и позорному столбу.

Напрасно г-н де Босир ссылался на то, что он совершил эту кражу из благородных побуждений, то есть в надежде обеспечить спокойное будущее жене и сыну, — ничто не могло смягчить приговор, и, поскольку решения специального трибунала обжалованию не подлежали, на следующий день после суда приговор должен был быть приведен в исполнение.

Как жаль, что он не был приведен в исполнение немедленно!

По воле рока накануне того дня, как г-на де Босира должны были выставить к столбу, в тюрьму, где он находился, заключили одного из его бывших товарищей. Они друг друга узнали; завязался доверительный разговор.

Новый узник, по его словам, был схвачен по подозрению в превосходно задуманном заговоре, который должен был осуществиться на Гревской площади или на площади Дворца.

Заговорщики намеревались в большом количестве собраться на одной из этих площадей под тем предлогом, что хотят поглазеть на жертву (в те времена приговоренных к позорному столбу выставляли и на Гревской площади, и перед Дворцом правосудия), и с криками "Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки! Смерть нации!" захватить ратушу, призвать на помощь национальную гвардию, две трети которой были роялистами или, по крайней мере, конституционалистами, поддержать уничтожение Коммуны, распущенной 30 августа Собранием, и таким образом осуществить контрреволюционный переворот.

К несчастью, именно он, только что взятый под стражу приятель г-на де Босира, должен был подать сигнал; однако заговорщики еще не знали о его аресте, и вот соберутся они на площади, как только там будет выставлен первый приговоренный, а крикнуть "Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки! Смерть нации!" будет некому, и переворот не состоится.

Это было тем более обидно, что, по словам приятеля г-на де Босира, заговор был как никогда тщательно продуман и обещал несомненный успех.

Арест приятеля г-на де Босира был тем прискорбнее, что в общей неразберихе осужденный был бы, несомненно, освобожден и мог, таким образом, избежать не только позорного столба, но и галер.