Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

Она оставила отца и, сложив на груди руки, обратилась с мольбой к членам кровавого трибунала; она нашла такие ласковые, такие проникновенные слова, что заседатели Майяра заколебались; несчастная девушка поняла, что под грубой оболочкой бьются человеческие сердца, но чтобы до них добраться, необходимо спуститься в самую бездну; склонив головку, она, движимая состраданием, ринулась в эту бездну. Люди, не знавшие, что такое слезы, заплакали! Майяр тыльной стороной руки смахнул слезу, набежавшую на сухие и суровые глаза, в течение двадцати часов безмятежно смотревшие на бойню.

Он протянул руку и, возложив ее на голову Казота, сказал:

— Свободен!

Девушка не знала, что и думать.

— Не бойтесь, — шепнул ей Жильбер, — ваш отец спасен, мадемуазель!

Двое судей встали и, во избежание недоразумения, сами вывели Казота на улицу, опасаясь, что из-за какой-нибудь роковой ошибки старика могут лишить только что дарованной жизни.

Казот — на сей раз, по крайней мере, был спасен.

Шли часы; бойня продолжалась.

Во двор принесли скамьи для зрителей; жены и дети убийц могли присутствовать на этом спектакле: по-видимому, убийцы были добросовестными актерами, они хотели не просто получать за свою работу деньги — они жаждали аплодисментов.

Было около пяти часов вечера, когда вызвали г-на де Сомбрёйля.

Как и Казот, он был известным роялистом; его тем невозможнее было спасти, что, как помнит читатель, он был 14 июля комендантом Дома инвалидов и приказал стрелять в народ. Его сыновья находились в эмиграции на службе у врагов Франции: один из них отличился при осаде Лонгви, за что был награжден прусским королем.

Со смиренным видом, однако не теряя достоинства, г-н де Сомбрёйль предстал перед судом. Как и Казот, он высоко поднял голову с рассыпавшимися по плечам седыми кудрями; он также опирался на руку дочери.

На сей раз Майяр не осмелился требовать освобождения пленника: сделав над собой усилие, он проговорил:

— Виновен он или нет, я полагаю, что народу не стоит пачкать свои руки в крови этого старика.

Мадемуазель де Сомбрёйль услышала его благородную речь, которая легла на одну чашу весов жизни и смерти и спасла ее отца; она подхватила старика и увлекла его к воротам, за которыми его ждала жизнь, крича во всю мочь:

— Спасен! Спасен!

Однако окончательный приговор еще не был произнесен.

Несколько убийц просунули головы в калитку, спрашивая, что делать со стариком.

Трибунал молчал.

— Делайте что хотите! — вскричал одни из его членов.

— Пускай девчонка выпьет за здоровье нации! — потребовали убийцы.

Залитый кровью человек с засученными рукавами и зверским лицом подал мадемуазель Сомбрёйль стакан то ли с кровью, то ли с обыкновенным вином.

Мадемуазель де Сомбрёйль крикнула: "Да здравствует нация!", пригубила напиток, чем бы он ни был, и г-н де Сомбрёйль был спасен.

Так прошло еще два часа.

Наконец Майяр, вызывавший живых голосом столь же безучастным, каким Минос вызывал мертвых, проговорил:

— Гражданка Андре де Таверне, графиня де Шарни.

При этом имени Жильбер почувствовал, что ноги его подкашиваются, а сердце вот-вот остановится.

Решался вопрос о жизни, которая была ему дороже его собственной: сейчас Андре будет либо осуждена, либо помилована.

— Граждане! — обратился Майяр к членам страшного трибунала. — Сейчас перед вами предстанет несчастная женщина; когда-то она была очень предана Австриячке; однако та, неблагодарная, как всякая королева, отплатила ей черной неблагодарностью. Королевская дружба лишила эту женщину всего: и состояния, и мужа. Сейчас вы увидите ее в трауре; кому она обязана этим трауром? Той, что заключена сейчас в Тампле! Граждане, я прошу помиловать эту женщину.

Члены трибунала одобрительно закивали.

Только один заметил:

— Надо бы поглядеть!..

— Что ж, смотрите! — предложил Майяр.

Дверь отворилась, и в глубине коридора показалась женщина, одетая в черное, с опущенной на лицо черной вуалью; она шла одна, без всякой поддержки, спокойно и уверенно.

Ее можно было принять за видение загробного мира, откуда, как сказал Гамлет, еще не вернулся ни один путник.

При ее появлении дрогнули сами судьи.

Она подошла к столу и подняла вуаль.

Никогда еще судьи не видели женщины столь безупречной красоты; бледность делала ее похожей на мраморное изваяние божества.

Взгляды всех присутствовавших обратились к ней; Жильбер задыхался.

Она обратилась к Майяру учтиво, но твердо:

— Гражданин, вы председатель?

— Да, гражданка, — отвечал Майяр, удивившись, что не он спрашивает, а ему задают вопрос.

— Я графиня де Шарни, супруга графа де Шарни, убитого в позорный день десятого августа; я аристократка, подруга королевы; я заслужила смерть и пришла за ней.

Судьи в изумлении вскрикнули.

Жильбер побледнел и забился в угол, стараясь не попасться Андре на глаза.

— Граждане! — заметив ужас Жильбера, заговорил Майяр. — Эта женщина — безумная; смерть мужа лишила ее разума; пожалеем ее и позаботимся о ней. Народное правосудие не наказывает сумасшедших.

Он поднялся и хотел было наложить на голову Андре руку, как делал всегда, когда объявлял кого-нибудь невиновным.

Но Андре отвела руку Майяра.

— Я в здравом уме, — заявила она, — и если вы хотите оказать кому-нибудь милость, спасите того, кто об этом просит, кто этого заслуживает, я же не только не заслуживаю, но и отказываюсь от помилования.

Майяр взглянул на Жильбера: тот умоляюще сложил руки.

Майяр знаком приказал одному из членов трибунала вытолкнуть ее за ворота.

— Невиновна! — крикнул тот. — Пропустить!

Перед Андре все расступились; сабли, пики, пистолеты опустились перед этой статуей Скорби.

Однако пройдя шагов десять, она остановилась; Жильбер сквозь прутья решетки провожал ее взглядом.

— Да здравствует король! — крикнула Андре. — Да здравствует королева! Позор десятому августа!

Жильбер вскрикнул и бросился к воротам.

Он увидел, как сверкнуло лезвие сабли и молниеносно вонзилось в грудь Андре!

Он подбежал и подхватил бедняжку на руки.

Андре обратила к нему угасающий взгляд и узнала его.

— Я же вам сказала, что умру вопреки вашему желанию, — прошептала она.

Едва слышно она продолжала:

— Любите Себастьена за нас обоих!

Потом, еще тише, прибавила:

— Рядом с ним, не так ли? Рядом с моим Оливье, с моим супругом… навсегда.

И она испустила дух.

Жильбер поднял ее на руки.

Ему угрожали пятьдесят обнаженных, красных от крови рук.

Однако вслед за ним показался Майяр; он простер над его головой руку со словами:

— Пропустите гражданина Жильбера, пусть унесет тело несчастной сумасшедшей, убитой по недоразумению.