Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

— Денег-то нам хватит? — спросил Бийо.

— У нас их больше чем нужно на покупку целой провинции.

Бийо в смущении стал озираться по сторонам.

— Что вы потеряли, друг мой? — спросил его Жильбер.

— Я ищу одну вещь, которая, по правде сказать, мне ни к чему, потому что я все равно писать не умею.

Жильбер улыбнулся, взял перо, чернила и бумагу.

— Диктуйте, — предложил он.

— Я бы хотел попрощаться с Питу, — объяснил Бийо.

— Я сейчас ему напишу.

И Жильбер исполнил свое обещание.

Когда была поставлена последняя точка, Бийо спросил:

— Что вы там написали?

Жильбер прочел:

"Дорогой Питу!

Мы покидаем Францию — Бийо, Себастьен и я — и все трое нежно обнимаем Вас.

Надеемся, что, возглавляя ферму Бийо, Вы ни в чем не будете нуждаться.

Придет день, и мы, возможно, пригласим Вас присоединиться к нам.

Ваш друг

Жильбер".

— И все? — спросил Бийо.

— Нет, есть еще постскриптум — возразил Жильбер.

— Какой?

Жильбер в упор посмотрел на фермера и прочел:

"Бийо поручает Вам Катрин".

Бийо с возгласом благодарности обнял Жильбера. Десять минут спустя карета, уносившая Жильбера, Себастьена и Бийо далеко от Парижа, катила по гаврской дороге.

Чуть больше года спустя после казни короля и отъезда Жильбера, Себастьена и Бийо чудесным морозным утром страшной зимы 1794 года около четырехсот человек, то есть почти шестая часть населения Виллер-Котре, ожидали на замковой площади и во дворе мэрии выхода жениха и невесты, которых наш старый знакомый г-н де Лонпре сочетал браком.

Новобрачных звали Анж Питу и Катрин Бийо.

Увы! Многое должно было измениться в жизни, чтобы бывшая возлюбленная виконта де Шарни, мать маленького Изидора стала г-жой Анж Питу.

Каждый рассказывал об этом на свой лад; но, что бы ни говорили люди на площади, никто из них не мог не восхититься преданностью Анжа Питу и скромностью Катрин Бийо.

Однако чем больше восхищались молодоженами, тем искреннее их жалели.

Быть может, не было в этой толпе пары счастливее их; но так уж устроены люди: толпа либо жалеет, либо завидует.

В этот день все собравшиеся были настроены жалостливо.

И действительно, предсказанные вечером 21 января графом Калиостро события развивались стремительно, оставляя после себя долгий и несмываемый кровавый след.

Первого февраля 1793 года Национальный конвент издал декрет, предписывавший выпуск ассигнатов на сумму в восемьсот миллионов; общая сумма бывших в обращении бумажных денег составила, таким образом, три миллиарда сто миллионов.

Двадцать восьмого марта 1793 года Конвент на основании доклада Трейяра издал декрет, согласно которому все эмигранты навечно объявлялись изгнанниками — иными словами, декрет приговаривал их к гражданской смерти, а их имущество подлежало конфискации в пользу республики.

Седьмого ноября Конвент издал декрет, в котором поручил комитету по народному образованию представить проект с целью заменить культ католический основанном на разуме гражданским культом.

Мы не говорим о расправе над жирондистами. Мы не говорим о казни герцога Орлеанского, королевы, Байи, Дантона, Камилла Демулена и многих других: слухи об этих событиях докатились до Виллер-Котре, однако они не имели непосредственного отношения к тем действующим лицам нашей истории, которыми нам остается заняться.

Во исполнение декрета о конфискации имущества эмигрантов Бийо и Жильбер были объявлены эмигрантами, а их имущество было конфисковано и пущено с молотка.

То же произошло и с имуществом графа де Шарни, погибшего 10 августа, а также графини де Шарни, убитой 2 сентября.

В результате этого декрета Катрин выставили за ворота фермы Пислё, ставшей национальным имуществом.

Питу и рад был бы вступиться за Катрин, но Питу стали называть умеренным, чуть ли не подозрительным, и умные люди посоветовали ему ни действиями, ни в мыслях не оказывать сопротивления при исполнении приказов нации.

Катрин и Питу перебрались в Арамон.

Катрин надумала было поселиться, как раньше, в хижине папаши Клуиса; но, едва она появилась на пороге бывшего гвардейца г-на герцога Орлеанского, старик приложил палец к губам и покачал головой в знак того, что не может ее впустить к себе.

Дело в том, что место уже было занято.

Был введен в действие закон об изгнании неприсягнувших священников, и, как, должно быть, уже догадался читатель, аббат Фортье, не пожелавший приносить клятву, был изгнан, вернее, сам поспешил удалиться в изгнание.

Однако он решил, что ему незачем пересекать границу, и его изгнание ограничилось тем, что он покинул свой дом в Виллер-Котре, где оставил мадемуазель Александрину приглядывать за имуществом, а сам попросил приюта у папаши Клуиса.

Хижина папаши Клуиса, как помнят читатели, была обыкновенной землянкой, где и одному-то было тесновато; следовательно, Катрин Бийо вместе с маленьким Изидором, принимая во внимание появление аббата Фортье, там и вовсе не могли бы разместиться.

Кроме того, и это тоже известно читателю, аббат Фортье в день похорон г-жи Бийо вел себя вызывающе, а Катрин была не настолько доброй христианкой, чтобы простить аббату его отказ совершить обряд отпевания над ее матерью; впрочем, даже если бы она и нашла в себе силы для прощения, аббат Фортье был слишком рьяным католиком, чтобы простить ей ее прегрешения.

Итак, Катрин пришлось отказаться от мысли вернуться в хижину папаши Клуиса.

Оставались дом тетушки Анжелики в Плё и лачуга Питу в Арамоне.

О доме тетушки Анжелики нечего было и думать: по мере того как революция шла своим путем, тетушка Анжелика становилась все сварливее, что казалось невероятным, и все больше худела, что казалось вообще невозможным.

Эти метаморфозы в ее характере и в ее внешности объяснялись тем, что в Виллер-Котре, как и повсюду, церкви были закрыты в ожидании основанного на разуме гражданского культа, который надлежало создать комитету по народному образованию.

А с закрытием церквей сдача внаем стульев — основная статья дохода тетушки Анжелики — канула в небытие.

Этот иссякший источник и заставлял тетушку Анжелику худеть и браниться.

Прибавим еще, что она так часто слышала разговоры о том, как Бийо и Анж Питу брали Бастилию; она так часто видела, как во время значительных событий в столице фермер и ее племянник неожиданно уезжали в Париж, что у нее не осталось сомнений: во главе Французской революции стояли Анж Питу и Бийо, а граждане Дантон, Марат, Робеспьер и прочие были лишь пособниками этих двух главных заговорщиков.