Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

Он был убежден, что как бы ни был Бийо слаб, он сейчас же поспешит в Виллер-Котре. И что будет, если он застанет Катрин на ферме?..

Доктор Жильбер не стал скрывать от Питу, какое действие оказало на раненого появление Катрин и ее короткое пребывание у его постели.

Было очевидно, что это видение отпечаталось в его сознании, как остается в памяти после пробуждения воспоминание о дурном сне.

По мере того как к раненому возвращалось сознание, он поглядывал вокруг с беспокойством, сменявшимся мало-помалу ненавистью.

Несомненно, он ожидал, что роковое видение вот-вот явится вновь.

Да, он за все время ни единым словом не упомянул о дочери, ни разу не произнес имени Катрин; однако доктор Жильбер был слишком зорким наблюдателем, чтобы не догадаться обо всем.

Вот почему, как только Бийо пошел на поправку, Жильбер отослал Питу на ферму.

Он должен был удалить оттуда Катрин. У Питу было в распоряжении два-три дня, потому что доктор пока не хотел рисковать, сообщая выздоравливавшему принесенную Питу дурную весть.

Питу поделился с Катрин своими опасениями, объяснив их тяжелым характером Бийо (он и сам побаивался фермера), однако Катрин объявила, что, даже если отец захочет убить ее у постели умирающей, она и тогда не уйдет, пока не закроет матери глаза.

Питу в глубине души застонал от такой ее решимости, но не нашелся, что возразить.

Он остался, готовый в случае необходимости встать между отцом и дочерью.

Прошло еще два дня и две ночи; жизнь мамаши Бийо уходила с каждой минутой.

Вот уже десять дней, как больная не брала в рот ни крошки; ее поддерживали тем, что время от времени давали ложку сиропа.

Невозможно было поверить в то, что человек так долго способен жить без еды. Правда, и жизнь-то еле теплилась в этом бедном теле!

На одиннадцатую ночь, в ту минуту, когда Катрин казалось, что больная уже не дышит, мамаша Бийо вдруг ожила, повела плечами, губы ее дрогнули, глаза широко открылись и уставились в одну точку.

— Матушка! Матушка! — закричала Катрин.

Она бросилась к двери, чтобы принести сына.

Можно было подумать, что душа мамаши Бийо устремилась вслед за Катрин: когда девушка возвратилась с маленьким Изидором на руках, умирающая сделала движение, пытаясь повернуться к двери.

Глаза ее были все так же широко раскрыты и устремлены в одну точку.

Когда девушка возвратилась, глаза матери сверкнули, она вскрикнула и вскинула руки.

Катрин с сыном на руках упала на колени у постели матери.

И произошло невероятное: мамаша Бийо приподнялась на подушке, простерла руки над Катрин и ее сыном и, сделав над собой усилие, подобное усилию сына Крёза, промолвила:

— Благословляю вас, дети мои!

Она упала на подушку, руки ее опустились, голос затих.

Она была мертва.

Только глаза ее остались открыты, словно бедная женщина не успела при жизни насмотреться на дочь и хотела еще полюбоваться ею с того света.

Катрин благоговейно закрыла матери глаза, потом поцеловала ее в опущенные веки.

Госпожа Клеман давно предвидела эту минуту и заранее купила две восковые свечи.

Пока Катрин, обливаясь слезами, переносила в свою комнату раскричавшегося малыша и успокаивала его, дав ему грудь, г-жа Клеман зажгла свечи по обе стороны изголовья покойницы, сложила ей руки на груди, поместила в них крест и поставила на стул чашу со святой водой и веткой букса, оставшейся от последнего Вербного воскресенья.

Когда Катрин вернулась, ей оставалось лишь опуститься на колени с молитвенником в руках.

Тем временем Питу взял на себя другие заботы: не решаясь пойти к аббату Фортье, с которым, как помнят читатели, он был не в ладах, он отправился к ризничему, чтобы заказать отпевание, потом к носильщикам — предупредить их о времени выноса тела, затем к могильщику — заказать могилу.

От могильщика он отправился в Арамон, чтобы сообщить своему лейтенанту, младшему лейтенанту и тридцати одному солдату национальной гвардии, что погребение г-жи Бийо состоится на следующий день в одиннадцать часов утра.

Так как при жизни мамаша Бийо, простая крестьянка, не занимала никакой общественной должности, не имела никакого звания ни в национальной гвардии, ни в армии, то сообщение, сделанное Питу своим подчиненным, не носило, разумеется, официального характера; это было приглашение принять участие в похоронах, а вовсе не приказ.

Однако всем было отлично известно, какую огромную роль Бийо сыграл в революции, кружившей всем головы и зажигавшей сердца; все знали, какой опасности подвергался в те самые минуты Бийо, получивший ранение при защите святого дела; потому-то они и восприняли это приглашение как приказ: все как один национальные гвардейцы Арамона обещали своему командиру, что непременно будут у дома покойной на следующий день в полной форме, при оружии и ровно в одиннадцать часов.

Вечером Питу возвратился на ферму; в дверях он столкнулся со столяром: тот нес на плече гроб.

Питу обладал инстинктивной душевной тонкостью, что так редко встречается не только среди крестьян, но и среди людей света; он велел столяру спрятаться вместе с гробом в конюшне, чтобы избавить Катрин от самого вида гроба, а также от ужасного стука молотка, и вошел дом.

Катрин молилась, стоя на коленях у кровати матери; тело покойной заботами двух набожных женщин было обмыто и зашито в саван.

Питу дал Катрин отчет о том, что он сделал за день, и пригласил ее пройтись.

Однако Катрин хотела исполнить свой долг до конца и отказалась.

— Маленькому Изидору вредно быть без свежего воздуха, — заметил Питу.

— Возьмите его и погуляйте с ним, господин Питу.

Должно быть, Катрин очень доверяла Питу, если поручала ему заботу о своем сыне, пусть даже на несколько минут.

Питу послушно вышел, но минут через пять вернулся с сообщением:

— Малыш со мной гулять не хочет, он плачет!

В самом деле, через отворенную дверь Катрин услышала крик сына.

Она поцеловала лоб покойницы, чьи черты смутно вырисовывались сквозь полотно савана; разрываясь между дочерними и материнскими чувствами, она оставила мать и пошла к сыну.

Маленький Изидор плакал; Катрин взяла его на руки и следом за Питу вышла с фермы.

Тем временем столяр с гробом вошел в дом.

Питу хотел на полчаса увести Катрин подальше от фермы.

Будто ненамеренно он повел ее по дороге в Бурсонн.

Эта дорога о многом напомнила бедняжке Катрин, и она не заметила, как они прошли пол-льё; за это время она не сказала Питу ни слова, прислушиваясь к тому, что творилось в ее душе, и мысленно разговаривая сама с собой.