Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 21. Анж Питу 1995.

Безмолвное оцепенение сковало всех трех действующих лиц этой сцены: они молча переглянулись.

Это и в самом деле был Жильбер: он привез печальные вести, как и предвидел Шарни.

Жильбер быстро спешился, тут же взбежал по лестнице, и все трое — королева, Андре и Шарни — с беспокойством посмотрели на дверь, в которую доктор должен был войти, но дверь не открывалась. Они застыли в тревожном ожидании.

Вдруг открылась противоположная дверь и вошел офицер:

— Ваше величество, — доложил он, — доктор Жильбер, который приехал к королю по важному и не терпящему отлагательств делу, просит вас принять его, поскольку король час назад уехал в Мёдон.

— Пусть войдет! — сказала королева, пристально глядя на дверь твердым, жестким взглядом.

Пока Андре отступала назад, чтобы найти поддержку у мужа и опереться на его крепкую руку, на пороге появился Жильбер.

Окинув взглядом участников только что описанной нами сцены, Жильбер почтительно приблизился к Марии Антуанетте:

— Позволит ли мне королева в отсутствие ее августейшего супруга сообщить ей вести, которые я привез?

— Говорите, сударь, — сказала Мария Антуанетта. — Видя, как быстро вы скачете, я собрала все свое мужество, ибо заподозрила, что вы привезли дурную весть.

— Разве было бы лучше, если бы дурная весть застала вас врасплох? Зная о том, что ей грозит, королева, с присущим ей здравым смыслом и верным суждением, пойдет навстречу опасности и тогда, быть может, опасность отступит перед ней.

— Говорите же, сударь, в чем опасность?

— Ваше величество, семь или восемь тысяч вооруженных женщин вышли из Парижа и идут в Версаль.

— Семь или восемь тысяч? — презрительно переспросила королева.

— Да, но они будут останавливаться по пути, и, быть может, когда они придут сюда, их будет уже пятнадцать или двадцать тысяч.

— И что они собираются здесь делать?

— Они хотят есть, ваше величество, они идут просить хлеба у короля.

Королева посмотрела на Шарни.

— Увы, ваше величество, — сказал граф, — мое предвидение сбылось.

— Что же делать? — спросила Мария Антуанетта.

— Прежде всего предупредить короля, — сказал Жильбер.

Королева резко обернулась.

— Короля! О нет! — воскликнула она. — Зачем волновать его?

Это был крик души. В нем проявилось мужество королевы: себя она считала сильной, но в муже боялась встретить слабость и не хотела, чтобы это видели посторонние люди.

Но был ли посторонним Шарни? Был ли посторонним Жильбер?

Нет, напротив, само Провидение послало одного из них защищать королеву, другого — защищать короля.

Шарни ответил одновременно королеве и Жильберу: поступившись гордостью, он вновь обретал всю свою власть.

— Ваше величество, — сказал он, — господин Жильбер прав, нужно предупредить короля. Короля еще любят; он выйдет к женщинам, обратится к ним с речью, и это их обезоружит.

— Но кто возьмется предупредить короля? — спросила королева. — Дорога несомненно перекрыта, и это опасное предприятие.

— Король в Мёдонском лесу?

— Да, и если, что весьма вероятно, дороги…

— Я солдат вашего величества… — просто прервал Шарни. — А солдат на то и солдат, чтобы быть убитым.

Он не стал дожидаться ответа и не услышал , как королева вздохнула; он быстро сбежал по лестнице, вскочил на лошадь и вместе с двумя другими всадниками поскакал в Мёдон.

Как только он скрылся из виду, в последний раз помахав Андре (стоя у окна, она провожала его взглядом), внимание королевы привлек далекий шум, похожий на рев волн в бурю. Казалось, шум этот поднимается от самых дальних деревьев парижской дороги, которая просматривалась в тумане до самой окраины Версаля.

Вскоре горизонт стал так же страшен для глаза, как и для уха; серый туман прорезали белые частые полосы дождя.

И все же, несмотря на грозовое небо, Версаль наполнялся народом.

К замку спешили гонцы. Они несли весть о многочисленной колонне, идущей из Парижа. При мысли о радостных и легких победах минувших дней одни из них чувствовали угрызения совести, другие — ужас.

Встревоженные солдаты переглядывались и не торопились браться за оружие. Похожие на пьяных, которые стараются стряхнуть хмель, офицеры, обескураженные явным замешательством солдат и ропотом толпы, не знали, на что решиться. От предчувствия несчастий, в которых их обвинят, у них перехватывало дыхание.

Со своей стороны, королевские телохранители, а их было почти триста человек, не растерялись. Они хладнокровно седлали лошадей, испытывая лишь ту нерешительность, что овладевает солдатом перед сражением с незнакомым противником.

Как бороться против этих женщин, пустившихся в путь с грозным оружием в руках, но достигших цели без оружия, не в силах поднять руку от усталости и голода!

Однако на всякий случай гвардия строится, обнажает сабли и ждет.

Наконец женщины появляются. На полпути они разделились и шли двумя дорогами: одни через Сен-Клу, другие через Севр.

Прежде чем расстаться, они разделили восемь хлебов: это было все, что нашлось в Севре.

Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч человек!

Добравшись до Версаля, они едва волочили ноги: три четверти женщин бросили свое оружие по дороге. Майяру удалось уговорить остальных оставить оружие в домах, стоящих у городских ворот.

Когда они вошли в город, Майяр предложил:

— Чтобы никто не сомневался в нашей преданности королевской власти, давайте запоем: "Да здравствует Генрих IV!".

И умирающим голосом, в котором едва хватало силы, чтобы попросить хлеба, женщины затянули песню в честь короля.

Поэтому велико было удивление всех, кто находился во дворце, когда, вместо криков и угроз, они услышали песню, и особенно когда увидели едва держащихся на ногах певиц: шатаясь, как пьяные, от голода, они прижались своими истощенными, несчастными, мертвенными, грязными, мокрыми от воды и пота лицами к решетке; когда увидели тысячи страшных лиц и множество рук, сжимавших ее золоченые прутья.

Позже из этой фантастической толпы стали раздаваться зловещие завывания; в центре ее вспыхивали молнии.

Кроме того, время от времени все эти корчащиеся в предсмертных судорогах люди отпускали поддерживавшую их решетку и протягивали руки между прутьями.

Одни, раскрыв дрожащие ладони, молили о милости.

Другие, сжав кулаки, грозили местью.

О, то была мрачная картина!

Наверху дождь, внизу грязь…

Среди осаждающих — голод и угроза.

Среди осажденных — жалость и сомнение.

Пока все ждали Людовика XVI, королева, полная лихорадочной решимости, приказала готовиться к обороне; постепенно вокруг нее собрались придворные, офицеры, высшие должностные лица.