Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 21. Анж Питу 1995.

И фермер оттолкнул мальчика.

— Да, да, нет сердца! — завопил Питу, разражаясь слезами.

Себастьен ничего не ответил.

Пока он в хмуром молчании предавался размышлениям, Бийо любовался его благородным перламутрово-белым лицом, горящими глазами, тонким насмешливым ртом, орлиным носом и волевым подбородком; черты мальчика обличали разом и благородство души, и благородство крови.

— Так ты говоришь, что твоего отца посадили в Бастилию? — спросил наконец фермер.

— Да.

— За что же?

— За то, что он друг Лафайета и Вашингтона, за то, что он сражался за независимость Америки шпагой, а за независимость Франции пером, за то, что в Старом и Новом Свете он известен как ненавистник тирании, за то, что он проклял Бастилию, где томятся несчастные узники… За все это туда заключили его самого.

— Когда?

— Шесть дней назад.

— А где его схватили?

— В Гавре, лишь только он сошел на берег.

— Откуда тебе это известно?

— Я получил от него письмо.

— Из Гавра?

— Да.

— И схватили его тоже в Гавре?

— В Лильбоне.

— Послушай, мальчуган, не дуйся на меня и расскажи мне подробно все, что знаешь. Я клянусь тебе, что либо кости мои останутся гнить на площади Бастилии, либо отец вернется к тебе.

Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит совершенно искренне, смягчился.

— Дело вот в чем, — сказал он, — в Лильбоне отец успел нацарапать карандашом на книге несколько слов:

"Себастьен, меня схватили и везут в Бастилию. Терпи, надейся и трудись.

Лильбон, 7 июля 1789 года.

P.S. Меня схватили, потому что я боролся за свободу.

Мой сын учится в коллеже Людовика Великого, в Париже. Умоляю того, кто найдет эту книгу, во имя человечности передать ее моему сыну: его зовут Себастьен Жильбер".

— И что произошло с книгой? — спросил Бийо, задыхаясь от волнения.

— Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.

— И?..

— И ее нашел местный кюре. Он выбрал самого крепкого юношу из своей паствы и сказал ему: "Оставь двенадцать франков своей голодающей семье, а другие двенадцать франков возьми себе и ступай с этой книгой в Париж к бедному мальчугану, у которого отца схватили из-за того, что он слишком сильно любит народ". Юноша прибыл в Париж вчера в полдень и отдал мне книгу отца — вот откуда я знаю, что отец арестован.

— Ну и дела! — сказал Бийо. — Это немного примиряет меня со священниками. К несчастью, не все они таковы. А где этот отважный юноша?

— Отправился вчера вечером в обратный путь; он надеется сберечь для своих родных пять франков из двенадцати, которые взял на дорогу.

— Как это прекрасно, Жильбер, как это прекрасно! — сказал Бийо, плача от радости. — О, какой добрый у нас народ, ведь правда, Себастьен?

— Теперь вы знаете все.

— Да.

— Вы обещали вернуть мне отца, если я вам все расскажу. Я рассказал; подумайте, как сдержать слово.

— Я уже сказал, что спасу его или погибну. А теперь покажи мне книгу.

— Вот она, — отвечал мальчик, доставая из кармана "Общественный договор".

— А где письмо твоего отца?

— Вот здесь.

— Можешь не беспокоиться, — сказал Бийо, поцеловав строки, начертанные доктором. — Я иду в Бастилию, чтобы вернуть тебе отца.

— Несчастный! — сказал ректор, беря руки Бийо в свои. — Как же вы проникнете к государственному преступнику?

— Захватив Бастилию, тысяча чертей!

Несколько гвардейцев рассмеялись. В одно мгновение смех охватил всю толпу.

— Да что же такое эта Бастилия, скажите на милость? — взревел Бийо, окинув толпу сверкающим от ярости взглядом.

— Камни, — сказал один солдат.

— Железо, — сказал другой.

— И огонь, — добавил третий. — Берегитесь, старина, он жжется.

— Да, да, он жжется, — повторила устрашенная толпа.

— Ах вот как, парижане, — возопил фермер, — ах вот как! У вас есть кирки, а вы боитесь камней; у вас есть свинец, а вы боитесь железа; у вас есть порох, а вы боитесь огня! Трусливые парижане! Подлые парижане! Парижане, созданные, чтобы прозябать в рабстве! Тысяча дьяволов! Найдется здесь хоть один храбрый человек, который пойдет со мной и Питу на приступ королевской Бастилии?! Я — Бийо, фермер из Иль-де-Франса. За мной, вперед!

Отвага внушила Бийо самые возвышенные слова.

Толпа, трепеща от возбуждения, забурлила, закричала: "На Бастилию! На Бастилию!".

Себастьен вцепился было в рукав Бийо, но тот мягко отстранил его.

— Дитя, — спросил он, — какое слово стоит последним в письме твоего отца?

— "Трудись", — отвечал Себастьен.

— В таком случае трудись здесь, а мы пойдем трудиться там. Только наш труд будет состоять в том, чтобы рушить и убивать.

Юноша ничего не ответил ни бросившемуся ему на шею Анжу Питу, ни фермеру; он стоял, закрыв лицо руками, а затем вдруг начал биться в таких сильных судорогах, что его пришлось унести в школьную больницу.

— На Бастилию! — крикнул Бийо.

— На Бастилию! — крикнул Питу.

— На Бастилию! — повторила толпа.

И все двинулись в сторону Бастилии.

Теперь, с позволения читателей, мы расскажем об основных политических событиях, происшедших с того времени, как в нашей предыдущей книге мы покинули французский двор.

Те, кто знаком с историей этой эпохи, а также те, кого история как она есть пугает, могут пропустить эту главу и перейти к следующей, где вновь пойдет речь о приключениях Бийо и Питу; что же до этой главы, то она адресована лишь умам требовательным и пытливым.

Вот уже год или два как нечто неслыханное, неведомое, нечто пришедшее из прошлого и устремляющееся в будущее носилось в воздухе.

То была революция.

Вольтер, приподнявшись на мгновение со своего смертного одра, разглядел в окружавшей его тьме сверкание ее зари.

Подобно Христу, в чьем уме она родилась, революция призвана была свершить свой суд над живыми и мертвыми.

"Когда Анна Австрийская стала регентшей, — говорит кардинал де Ретц, — у всех на устах было только одно: "Королева так добра!".

Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенэ, живший в ее доме, увидел Людовика XV, входящего к маркизе; помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал.

— Что с вами? — спросила г-жа дю Оссе.

— Вот что, — отвечал Кенэ. — Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!

— О! Не бойтесь, — отвечала г-жа дю Оссе. — Король так добр!

Из этих двух фраз: "Король так добр!" и "Королева так добра!" — родилась французская революция.

После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде Помпадур и Дюбарри, равно как и от Оленьего парка.