Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Таковы были мысли, волновавшие Шарни всю ночь и все следующее утро. Но, как только настал полдень, вчерашний день перестал существовать для него. Осталось только лихорадочное, страстное ожидание ночи, которая даст ему, быть может, новые разоблачения.

С какою тревогой бедный Шарни занял место у окна, ставшего его единственным местопребыванием, тесной рамкой, в которой сосредоточилась для него вся жизнь! Кто увидел бы его притаившимся за густой листвой винограда, прильнувшим к проделанным им отверстиям в ставнях, которые он не открывал из боязни, как бы кто-нибудь не догадался, что домик обитаем, — кто увидел бы его в этой дубовой раме, увитой зеленью, тот легко мог бы принять его за старинный портрет, скрытый за занавесками, которыми заботливые и почтительные потомки укрывают в старинных замках изображения предков.

Когда настал вечер, наш пылкий наблюдатель был охвачен мрачными и безумными мыслями.

Обычные звуки приобретали для него какое-то особое значение. Издали он увидел королеву, поднимавшуюся на крыльцо; впереди лакеи несли несколько факелов. Она показалась ему задумчивой, нерешительной, точно на ней сказалось волнение прошлой ночи.

Мало-помалу гасли все огни в службах; безмолвный парк наполнялся тишиной и прохладой. Деревья и цветы, уставшие за день красоваться, лаская взоры и услаждая гуляющих, стараются по ночам, быть может, когда их никто не видит и не трогает, восстановить израсходованную ими свежесть, благоухание и гибкость. И действительно, леса и растения спят, подобно людям.

Шарни запомнил час свидания королевы. Пробило полночь.

Сердце Шарни, казалось, готово было разорваться в груди. Он прижался к оконной раме, чтобы заглушить биение его, становившееся слишком сильным и слышным. Скоро, говорил он себе, откроется калитка и заскрипят засовы.

Но ничто не нарушало тишины леса.

Тогда только у Шарни мелькнула мысль, до этой минуты, к его удивлению, не приходившая ему в голову, что два дня подряд не повторяются одни и те же события, что в этой любви ничего не было обязательного, за исключением самой любви, и что весьма неосторожны были бы те, кто, поддавшись такой непреодолимой привычке, не смогли бы прожить двух дней, не увидевшись.

"Опасна тайна, — подумал Шарни, — к которой примешивается безумие".

Да, это была неоспоримая истина: королева не повторила бы на следующий же день своей вчерашней неосторожности.

Но вот скрипнул засов, и калитка открылась.

Смертельная бледность покрыла щеки Оливье, когда он увидел обеих женщин, одетых так же, как прошлой ночью.

— Как сильно она влюблена! — прошептал он.

Обе дамы тем же путем, что и накануне, прошли под окном Шарни, ускоряя шаг.

Как и накануне, он выпрыгнул из окна, лишь только они отошли далеко и не могли услышать его; прячась за каждое более или менее толстое дерево, он дал себе клятву быть осторожным, сильным, невозмутимым, не забывать, что он подданный, а она королева; что он мужчина и, следовательно, обязан быть почтительным; что она женщина и, следовательно, вправе требовать уважения к себе.

Не доверяя своему горячему, вспыльчивому характеру, он бросил свою шпагу за клумбу мальв, окружавших каштановое дерево.

Дамы между тем пришли на то же место, что и вчера. Как и накануне, Шарни узнал королеву, которая надвинула на лоб капюшон, в то время как услужливая приятельница ушла за спрятавшимся в укромном месте неизвестным, которого называла монсеньером.

Где могло быть это место? Вот о чем спрашивал себя Шарни. Правда, в том направлении, куда ушла наперсница, находилась купальня Аполлона, скрытая высокими буками и тенью своих мраморных пилястр; но как мог посторонний там спрятаться? Как он проникал туда?

Шарни вспомнил, что в этой стороне парка была вторая калитка, точно такая же, как та, которую открывали две дамы, направляясь на свидание. Без сомнения, незнакомец имел ключ от этой калитки. Оттуда он пробирался к купальне Аполлона и ждал, пока его позовут.

Итак, все разъяснилось; после беседы с королевой монсеньер уходил через ту же калитку.

Через несколько минут Шарни увидел тот же плащ и шляпу, что и накануне.

На этот раз неизвестный шел к королеве уже не прежней осторожною и почтительною походкой: он подходил большими шагами, не смея бежать, но, ускорь он хоть немного шаг, это был бы уже бег.

Королева села на плащ, который этот новый Рэйли разостлал для нее под деревом, где она стояла. Бдительная подруга была на страже, как накануне, а влюбленный сеньор опустился на колени в траву и заговорил быстро и горячо.

Королева сидела, опустив голову, во власти влюбленной меланхолии. Шарни не разбирал слов кавалера, но в звучании их были поэзия и страсть. В каждой интонации слышалось пылкое признание.

Королева ничего не отвечала. А незнакомец говорил все с большею страстью, и порой Шарни, несчастному Шарни, казалось, что слова, произносимые таким трепетным голосом, вот-вот станут внятными для него и тогда он умрет от ярости и ревности. Но нет, ни одно слово не долетало до него. Как только голос становился громче, многозначительный жест стоявшей на страже спутницы приказывал пылкому оратору понизить тон своих излияний.

Королева хранила упорное молчание.

А тот, другой, разливаясь в мольбах, о чем Шарни догадывался по вибрирующей мелодии его интонаций, пока успел добиться одного молчаливого согласия — милости, недостаточной для пылких уст, коснувшихся чаши любви.

Вдруг королева произнесла несколько слов; во всяком случае, так казалось. Она сказала их тихим, почти неслышным голосом, так что только один неизвестный мог их расслышать; но едва он услышал их, как в пылу восторга воскликнул настолько громко, что его слова можно было разобрать:

— Благодарю, о благодарю, обожаемая королева! Итак, до завтра.

Королева совсем закрыла свое лицо, которое и до того было почти закутано.

Шарни почувствовал, как ледяной, смертельный пот медленно, тяжелыми каплями стекает по его вискам.

Незнакомец увидел, что королева протянула к нему руки. Он схватил их в свои и запечатлел на них такой долгий и нежный поцелуй, что Шарни за этот промежуток времени узнал муки всех тех пыток, которые жестокое человечество заимствовало у безжалостности ада…

Затем королева поспешно встала и взяла под руку свою спутницу. Обе удалились, пройдя, как и накануне, мимо Шарни.

Незнакомец ушел в другую сторону, и Шарни, не имевший силы тронуться с места от мучительной душевной боли, услышал неясный стук двух одновременно затворявшихся калиток.

Не станем пытаться описать состояние, в котором находился Шарни после этого ужасного открытия.

Он провел всю ночь, шагая как бешеный по парку, по аллеям, которым он, с отчаянием в душе, бросал упрек в преступном сообщничестве.