Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Им удалось втроем удержать ее; тогда она пустилась стремительно бежать, как пантера, которую охотники встревожили, но не испугали, и, испуская гневные крики, слишком громкие для того, чтобы считать их естественными, она бросилась в соседнюю комнату и, подняв огромную фаянсовую вазу, в которой рос чахлый розовый куст, нанесла ею несколько ударов себе по голове.

Ваза разбилась, один осколок остался в руках этой фурии; кожа на лбу ее была рассечена, по лицу текла кровь. Жанну усадили в кресло, стали лить на нее душистую воду и уксус. После ужасных судорог, от которых дергалось все ее тело, она лишилась чувств.

Когда она очнулась, аббату показалось, что она задыхается.

— Послушайте, — сказал он, — эта решетка не пропускает ни света, ни воздуха. Нельзя ли дать немного подышать больной женщине?

Тогда г-жа Юбер, забыв обо всем, подбежала к шкафу около камина, достала оттуда ключ, отперла им решетку, и тотчас живительный воздух потоками ворвался в комнату.

— А! — сказал аббат. — Я не знал, что эта решетка открывается ключом. Для чего такие предосторожности, Бог мой?

— Таков приказ! — ответила г-жа Юбер.

— Да, я понимаю, — добавил аббат с явным умыслом, — это окно находится на высоте только семи футов от земли и выходит на набережную. Если бы заключенным удалось выбраться из внутреннего помещения Консьержери, то, пройдя через вашу комнату, они оказались бы на свободе, не встретив ни одного тюремщика или часового.

— Совершенно верно, — сказала жена смотрителя. Бросив украдкой взгляд на г-жу де Ламотт, аббат заметил, что она все слышала, что она даже вздрогнула и, выслушав его слова, подняла глаза к шкафу, где жена смотрителя прятала ключ от решетки; шкаф закрывался простым поворотом медной ручки.

Для аббата этого было достаточно. Его дальнейшее присутствие оказывалось бесполезным.

Он вышел, но тотчас вернулся, проделав то, что называется на сцене ложным уходом.

— Сколько народу на площади! — сказал он. — Вся толпа упорно устремляется к этой стороне дворца, между тем как на набережной ни души.

Смотритель выглянул в окно.

— Правда, — сказал он.

— Разве думают, — продолжал аббат, будто г-жа де Ламотт не могла слышать, а она отлично все слышала, — что приговор будет вынесен ночью? Ведь этого не будет, не так ли?

— Не думаю, — сказал смотритель, — чтобы его вынесли ранее завтрашнего утра.

— Ну что ж, — добавил аббат, — дайте этой бедной госпоже де Ламотт немного отдохнуть. После таких потрясений она наверняка нуждается в отдыхе.

— Мы уйдем в свою комнату, — сказал добродушный смотритель своей жене, — и оставим ее здесь в кресле, если она не пожелает лечь в постель.

Приподняв голову, Жанна встретила взгляд аббата, ждавшего ее ответа. Она притворилась, что снова засыпает.

Тогда аббат исчез, смотритель с женою также ушли, тихо заперев решетку и положив ключ на место.

Как только. Жанна осталась одна, она открыла глаза.

"Аббат советует мне бежать, — размышляла она. — Невозможно яснее указать мне на необходимость бегства и на способ к нему! Грозить мне осуждением до произнесения судом приговора — это поступок друга, желающего заставить меня вернуть себе свободу; это не может быть жестокостью человека, который хочет оскорбить меня.

Чтобы бежать, мне надо сделать только один шаг; я открываю этот шкаф, потом эту решетку, и вот я на безлюдной набережной.

Да, безлюдной!.. Никого! Даже луна прячется.

Бежать! О! Свобода! Счастье снова обрести богатство… счастье оплатить моим врагам за то зло, которое они мне причинили!"

Она бросилась к шкафу и схватила ключ. Она уже приближалась к решетке.

Но вдруг ей показалось, что на мосту стоит какая-то черная фигура, нарушающая темную прямую линию перил.

"Там во мраке стоит какой-то человек, — говорила она себе, — быть может, аббат; он наблюдает за моим бегством; он ждет меня, чтобы помочь мне. Да, но если это ловушка? Если спустившись на набережную, я буду захвачена при попытке к бегству, на месте преступления? Бегство — это признание в преступлении или, по крайней мере, признание, что я боюсь. Тот, кто спасается бегством от своей совести… Откуда явился этот человек? Кажется, он имеет какое-то отношение к графу Прованскому… Но кто поручится, что он не подослан королевой или Роганами?.. Как дорого дала бы их партия за всякий ложный шаг с моей стороны!.. Да, там кто-то сторожит!..

Заставить меня бежать за несколько часов до приговора! Разве не могли этого устроить ранее, если бы действительно желали мне добра? Боже мой! Как знать, не получили ли уже мои враги весть о моем оправдании, решенном на совещании судей? Как знать, не хотят ли отразить этот ужасный для королевы удар доказательством моей виновности или моим признанием в ней? Таким признанием и доказательством послужило бы мое бегство. Я остаюсь!"

С этой минуты Жанна прониклась убеждением, что избежала западни. Она улыбнулась, подняла голову с вызывающим и хитрым видом и положила ключ от решетки обратно в маленький шкаф около камина.

Потом она опять уселась в кресло между окном и горевшей свечой и, притворяясь спящей, продолжала издали следить за тенью сторожившего человека, который, вероятно утомившись ожиданием, исчез при первых лучах зари, в половине третьего утра, когда глаз уже начинал отличать воду от берега.

Утром, когда возобновляется обычный дневной шум, когда Париж опять начинает свою жизнь и прибавляет новое звено к вчерашнему, у графини мелькнула надежда, что вот-вот в ее тюрьму проникнет известие об оправдании, принесенное друзьями, которые радостно явятся ее поздравить.

Были ли у нее друзья? Увы! Богатство и кредит всегда привлекают большую свиту, а между тем Жанна стала богатой, могущественной; она получала сама, раздавала другим и не приобрела, между тем, даже таких друзей, которые на другой же день после постигшей человека немилости сжигают то, чему преклонялись накануне.

Но после этого триумфа, ожидаемого ею, у Жанны будут сторонники, у нее будут поклонники и завистники.

Однако она напрасно ждала появления в комнате смотрителя Юбера толпы людей с веселыми лицами.

От неподвижности убежденного человека, спокойно ожидающего, когда перед ним раскроются объятия, Жанна перешла — таково было свойство ее характера — к сильнейшему беспокойству.

И так как не всегда можно таиться, она не старалась скрывать своих ощущений от тюремщиков.

Ей нельзя было выйти, чтобы разузнать обо всем, но она просунула голову в форточку одного из окон и оттуда тревожно прислушивалась к долетавшему с соседней площади шуму, переходившему в неясный гул, когда он проникал сквозь толстые стены старого дворца Людовика Святого.