Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Да в чем дело, ради Бога? — продолжала по-немецки старшая дама. — Вы понимаете тут что-нибудь, Вебер?

— Честное слово, нет, сударыня, — отвечал слуга, которому на этом языке было легче объясняться, чем по-французски, продолжая раздавать вправо и влево здоровые пинки ногами, чтобы выручить свою госпожу.

— Да это не люди, а какие-то дикие звери! — продолжала дама по-немецки. — В чем они меня обвиняют? Ну?

В эту минуту учтивый голос, составлявший резкую противоположность раздававшимся вокруг дам угрозам и оскорблениям, отвечал на чистом саксонском диалекте:

— Они обвиняют вас, сударыня, в нарушении появившегося сегодня утром распоряжения парижской полиции, запрещающего до весны езду в кабриолетах, и без того небезопасную даже по хорошей мостовой, а теперь прямо гибельную для пешеходов в эту гололедицу, когда так легко попасть под колеса.

Дама обернулась, чтобы узнать, откуда раздался этот вежливый голос среди грозившей ей толпы, и заметила молодого офицера, которому, чтобы добраться до нее, пришлось, вероятно, сражаться так же энергично, как и Веберу, чтобы оставаться на своем месте.

Приятная и благородная наружность молодого человека, его высокий рост и мужественный вид понравились даме, и она поспешила ответить по-немецки:

— О Боже мой, сударь, я ничего не знала об этом распоряжении, решительно ничего.

— Вы иностранка, сударыня? — спросил молодой офицер.

— Да, сударь. Но скажите, что мне делать? Они ломают мой экипаж!

— Надо им оставить доламывать его, сударыня, и скрыться тем временем. Население Парижа озлоблено против богачей, выставляющих напоказ свою роскошь перед голодными и терпящими нужду людьми, и на основании сегодняшнего распоряжения вас отведут к комиссару.

— О, никогда, — воскликнула дама помоложе, — никогда!

— В таком случае, — продолжал со смехом офицер, — воспользуйтесь проходом, который я сделал в толпе, и исчезайте.

Эти слова были сказаны развязным тоном, который дал иностранкам понять, что офицер слышал замечания толпы относительно содержанок господ де Субиза и Эннена.

Однако спорить было не время.

— Дайте нам руку и проводите до первого извозчика, — сказала старшая дама властным тоном.

— Я собирался поднять вашу лошадь на дыбы, и вы могли бы убежать, воспользовавшись переполохом, так как, — продолжал молодой человек, которому очень хотелось избавиться от ответственности, падавшей на него, прими он на себя небезопасную охрану незнакомок, — народ недоволен, что мы говорим на языке, которого он не понимает.

— Вебер! — громко позвала дама. — Заставь Бела встать на дыбы, чтобы напугать толпу и заставить ее расступиться.

— А потом, матам…

— А затем оставайся здесь, пока мы не скроемся.

— А если они расломают экипаж?

— Пусть ломают, что тебе за дело? Спаси Бела, если можешь, а главное — себя самого; вот все, о чем я тебя прошу.

— Хорошо, матам, — отвечал Вебер.

И в ту же минуту он пощекотал горячего ирландского коня — тот сделал скачок и опрокинул наиболее разгоряченных из собравшихся, которые ухватились уже за его поводья и оглобли.

Это вызвало страшный испуг и смятение в толпе.

— Вашу руку, сударь, — сказала тогда дама офицеру, — пойдемте, милая, — продолжала она, обращаясь к Андре.

— Пойдемте, пойдемте, храбрая женщина, — тихо пробормотал офицер, с истинным восхищением и полной готовностью тотчас же предлагая ей свою руку.

Через несколько минут он вывел обеих женщин на ближайшую площадь, где стояли в ожидании ездоков фиакры; кучера спали на козлах, а лошади, полузакрыв глаза и понурив головы, ожидали своей скудной вечерней порции.

Обе дамы были теперь в безопасности от покушений толпы, но можно было бояться, как бы за ними не последовали какие-нибудь любопытные и, подняв тревогу, не указали на них народу: это вызвало бы сцену вроде только что разыгравшейся, и закончиться она могла бы много хуже.

Молодой офицер понимал это, что можно было видеть по тому, как энергично он принялся будить одного из кучеров, скорее окоченевшего, чем спавшего.

Было так холодно, что, против своего обыкновения перебивать друг у друга ездоков, ни один из этих автомедонтов по двадцать су в час не двинулся. Оставался неподвижным даже тот, к которому обратился офицер.

Тогда молодой человек схватил его за воротник жалкого одеяния и потряс с такой силой, что вывел из оцепенения.

— Эй! — крикнул ему в самое ухо офицер, видя, что тот подает признаки жизни.

— Да, да, хозяин, — произнес возница, еще в полузабытьи и покачиваясь на козлах как пьяный.

— Куда вам, сударыни? — спросил офицер по-прежнему по-немецки.

— В Версаль, — на том же языке отвечала старшая дама.

— В Версаль! — воскликнул кучер. — Вы сказали — в Версаль?

— Да.

— Ну вот еще! Четыре с половиной льё по такому льду! Нет, нет!

— Вам хорошо заплатят, — сказала старшая из дам по-немецки.

— Вам заплатят, — повторил кучеру офицер по-французски.

— А сколько? — спросил тот, не двигаясь со своих козел и, по-видимому, не особенно доверяя обещанию. — Ведь дело не в том только, чтобы доехать до Версаля, господин офицер: надо еще и возвращаться.

— Достаточно будет луидора? — спросила офицера также по-немецки дама помоложе.

— Тебе предлагают луидор, — повторил молодой человек.

— Луидор — это самая цена, — проворчал кучер, — так как я рискую поломать ноги своим лошадям.

— Мошенник, ты имеешь право требовать только три ливра отсюда до дворца Л а Мюэтт, который на полдороге. Таким образом, считая оба конца, ты имеешь право только на двенадцать ливров, а вместо них ты получаешь двадцать четыре.

— О, не торгуйтесь, — сказала старшая из дам, — два, три, двадцать луидоров, лишь бы только он сейчас же трогался и ехал не останавливаясь.

— Одного луидора достаточно, сударыня, — отвечал офицер. — Ну, негодяй, — продолжал он, обращаясь к кучеру, — долой с козел и отворяй дверцы.

— Я хочу получить плату вперед, — сказал кучер.

— Мало ли чего ты хочешь!

— Я имею право требовать это.

Офицер сделал движение к нему.

— Заплатим вперед, заплатим, — сказала старшая дама по-немецки.

И она стала поспешно рыться в кармане.

— Боже мой! — сказала она тихо своей спутнице. — У меня нет кошелька.

— Неужели?

— А ваш кошелек, Андре, с вами?

Молодая женщина с таким же беспокойством ощупала свой карман.

— Я… Нет, у меня его также нет.

— Поглядите хорошенько в карманах.

— Это бесполезно, — с неудовольствием отвечала молодая женщина, видевшая, что офицер наблюдает за ними все время, пока длились эти переговоры, а кучер, ворча себе что-то под нос, уже растянул свой большой рот для улыбки, хваля себя за благоразумную осторожность.