Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Если бы это был Жильбер!.. — страстно воскликнула молодая женщина.

— Да.

— Если бы он мне сказал: "Николь, вспомните о Таверне-Мезон-Руж". О, тогда!..

— И тогда?

— Для меня больше бы не существовало бы Босира.

— Я вам ведь сказал, милое дитя, что Жильбер умер.

— Ну что же? Может быть, это и к лучшему, — сказала со вздохом Олива.

— Да, Жильбер вас не полюбил бы, несмотря на всю вашу красоту.

— Вы хотите сказать, что Жильбер презирал меня?

— Нет, он скорее боялся вас.

— Возможно. Во мне была частица его души, а он себя знал так хорошо, что боялся меня.

— Значит, как вы сами это сказали, лучше, что он умер.

— К чему повторять мои слова? В ваших устах они меня оскорбляют. Почему же лучше, что он умер, скажите?

— Потому что теперь, дорогая Олива, — вы видите, я оставляю в покое Николь, — потому что теперь, дорогая Олива, перед вами будущее: счастливое, богатое, блестящее!

— Вы думаете?

— Да, если вы твердо решитесь на все, чтобы достичь того, что я обещаю вам.

— О, будьте покойны.

— Но не надо больше вздыхать, как вы вздохнули только что.

— Хорошо. Я взгрустнула о Жильбере, а так как на свете нет двух Жильберов и мой Жильбер умер, то я не буду больше грустить.

— Жильбер был молод, у него были все достоинства и недостатки молодости. А теперь…

— А теперь Жильбер так же молод, как и десять лет тому назад.

— Конечно, если он умер.

— Вы видите, он умер; такие, как он, не стареют, а умирают.

— О юность! — воскликнул незнакомец. — О мужество, о красота! Вечные семена любви, героизма и преданности! Тот, кто теряет вас, теряет поистине саму жизнь! Юность — это рай, небо, это все! То, что Бог дает нам потом, все это лишь жалкое вознаграждение за прошедшую юность! Чем щедрее он посылает свои дары людям, когда их молодость прошла, тем больше считает себя обязанным возместить им эту потерю. Но ничто — великий Боже! — не может заменить те сокровища, которые молодость расточала человеку.

— Жильбер думал то же самое, что вы так хорошо выразили словами, — сказала Олива. — Но довольно об этом.

— Да, поговорим о вас.

— Будем говорить о чем вам угодно.

— Почему вы убежали с Босиром?

— Потому, что я хотела уйти из Трианона, и мне нужно было бежать с кем-нибудь. Я не могла долее оставаться в роли женщины, отвергнутой Жильбером, женщиной на крайний случай.

— Десять лет хранить верность только из-за гордости, — сказало голубое домино. — Как вы дорого заплатили за это суетное чувство!

Олива рассмеялась.

— Я знаю, над чем вы смеетесь, — сказал незнакомец серьезным тоном. — Вы смеетесь над тем, что человек, который имеет претензию все знать, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы не подозревали за собою такого смешного качества. Боже мой, если говорить про верность физическую, бедная вы моя, то я знаю, что ее не было. Да, я знаю, что вы были в Португалии с Босиром, пробыли там два года и оттуда отправились в Индию, но уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас в своей каюте и потом забыл на суше в Чандернагоре, собираясь отплыть обратно в Европу. Я знаю, что вы имели два миллиона рупий на расходы в доме одного наваба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали от него, перелезши через эти решетки, для чего воспользовались как лестницей плечами одного невольника. Я знаю также, что вы вернулись во Францию, в Брест, богатой, так как унесли с собой два прекрасных жемчужных браслета, два бриллианта и три крупных рубина; что в гавани ваш злой гений, как только вы высадились на берег, сейчас же столкнул вас с Босиром, который чуть не лишился чувств, увидев вас, загорелую и исхудавшую, какой вы вернулись во Францию, бедная изгнанница!

— О! — воскликнула Николь, — но кто же вы, Боже мой? Откуда вы знаете все это?

— Я знаю, наконец, что Босир увез вас, уверив вас в своей любви, потом продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты. Я знаю, что вы его любите или утверждаете это, по крайней мере, и так как любовь есть источник всех благ, то вы должны быть самой счастливой женщиной на свете!

Олива склонила голову, прижала руку ко лбу, и по ее пальцам скользнули две слезы, две жемчужины, быть может более ценные, чем жемчужины на ее браслетах, но которые, увы, никто бы не согласился купить у Босира.

— И эту женщину, столь гордую и счастливую, — сказала она, — вы купили сегодня вечером за пятьдесят луидоров.

— Я знаю, что это слишком ничтожная сумма, сударыня, — сказал незнакомец с такой изысканной вежливостью, с которой говорит порядочный человек даже с очень низко павшей куртизанкой.

— Напротив, она слишком велика для меня, сударь; и меня очень удивило, клянусь вам, что такую женщину, как я, могут еще оценить в пятьдесят луидоров.

— Вы стоите гораздо больше, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне ничего, так как вы не понимаете меня… И к тому же… — добавил незнакомец, склоняясь к ней.

— К тому же?

— Я в эту минуту нуждаюсь в полном вашем внимании.

— В таком случае мне надо молчать.

— Нет, напротив, разговаривайте со мной.

— О чем?

— О чем хотите, Боже мой! Говорите какие-нибудь пустяки, это безразлично, лишь бы мы казались занятыми разговором.

— Хорошо; но вы очень странный человек.

— Дайте мне вашу руку, и пройдемся.

И они двинулись между группами людей по залу, причем она грациозно выпрямила свою тонкую талию, красиво подняла кверху свою головку, изящную даже под капюшоном, и слегка изогнула шею, гибкую даже в домино, производя всей своей фигурой впечатление на знатоков, с жадностью смотревших на каждое ее движение. В то время галантных волокит любой мужчина на балу в Опере следил взглядом за поступью женщины с таким же вниманием и интересом, как теперь некоторые любители следят за бегом породистой лошади.

Олива осмелилась было через несколько минут задать своему кавалеру какой-то вопрос, но он остановил ее.

— Молчите, — сказал незнакомец, — или говорите что хотите и сколько хотите, но не заставляйте меня отвечать. Только, разговаривая, измените голос, держите голову высоко и проводите веером по шее.

Она повиновалась.

В эту минуту наша парочка проходила мимо группы благоухавших духами мужчин. В центре ее стоял какой-то господин, очень элегантный, стройный и изящный, который говорил что-то своим трем собеседникам, по-видимому почтительно слушавшим его.

— Кто этот молодой человек? — спросила Олива. — Что за прелестное жемчужно-серое домино!

— Это господин граф д’Артуа, — отвечал незнакомец, — но ради Бога, не разговаривайте больше.

В ту минуту, как Олива, пораженная громким именем, которое голубое домино назвало ей, повернулась, чтобы лучше рассмотреть графа д’Артуа, стараясь в то же время держаться как можно прямее, согласно несколько раз повторенному ее кавалером наставлению, два других домино, освободившись от пристававшей к ним болтливой и шумной группы масок, вышли из толпы и направились в проход за креслами партера, где не было скамеек.