Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 18. Джузеппе Бальзамо. Часть 1,2,3 1994

Окно это никогда не отворялось и было затянуто паутиной. Прямо под ним находилась дверь, обитая гвоздями с широкими шляпками, не столько свидетельствовавшая о том, что через нее входили в дом, сколько указывавшая на то, что через нее можно было войти.

Тупик был необитаем, если не считать сапожника в деревянной будке да штопальщицы на двухколесной повозке; оба они укрывались в тени монастырской акации, которая с девяти часов утра посылала спасительную прохладу на пыльную мостовую.

Вечером штопальщица возвращалась домой, сапожник вешал замок на дверь своего дворца, и никто не смотрел больше на эту улочку, не считая мрачного и угрюмого глаза-окна, о котором мы уже говорили.

Помимо описанной нами двери, в особняке был парадный вход с улицы Сен-Клод. Он представлял собой ворота, украшенные лепниной в стиле Людовика XIII; на воротах висел молоток в виде головы грифона, о котором граф де Феникс в разговоре с кардиналом де Роганом упомянул в качестве главной приметы.

Окна особняка выходили на бульвар и с раннего утра были открыты солнцу.

Париж тех лет, в особенности этот квартал, был небезопасен. Вот почему никого не удивляли ни зарешеченные окна, ни ощетинившиеся железными шипами стены.

Мы говорим об этом потому, что второй этаж особняка напоминал крепость. От врагов, разбойников, любовников железные балконы были защищены тысячами острых шипов; со стороны бульвара дом был окружен глубоким рвом; чтобы пробраться в эту крепость со стороны улицы, понадобились бы лестницы в тридцать футов длиной. Стена достигала в высоту тридцати двух футов и скрывала, вернее, заживо погребала все, что находилось во дворе.

Особняк этот, вид которого в наши дни заставил бы любого прохожего замереть от удивления, беспокойства или любопытства, в 1770 году не казался необычным. Он, напротив, соответствовал облику всего квартала, и если благочестивые жители улицы Сен-Луи, а также не менее благочестивые жители улицы Сен-Клод старались держаться от особняка подальше, то вовсе не из-за самого дома — в то время о нем не говорили ни хорошего, ни плохого, — а из-за пустынного заброшенного вала, что шел от городских ворот Сен-Луи и пользовался дурной славой, а также из-за Капустного моста, перекинувшего обе арки над сточной канавой и напоминавшего каждому знакомому со священными преданиями парижанину непреодолимые колонны Кадеса.

И действительно, по внутренней стороне вала можно было пройти только к Бастилии. На протяжении четверти льё здесь едва ли можно было насчитать с десяток домов; городские власти к тому же не считали необходимым устроить в этом пустынном, незастроенном и никому не нужном месте освещение — вот почему после восьми часов в летние дни и четырех часов зимой здесь царил разбой и грабеж.

Впрочем, именно этой дорогой промчалась карета около часа спустя после описанного нами разговора в Сен-Дени.

Двери кареты украшал герб графа де Феникса.

Граф скакал впереди экипажа верхом на Джериде; конь, с развевавшимся по ветру хвостом, несся, поднимая густую пыль с нагретой солнцем мостовой.

В карете за опущенными занавесками лежала на подушках задремавшая Лоренца.

Ворота как по волшебству распахнулись на стук колес, и карета, проехав по покрытой глубоким мраком улице Сен-Клод, исчезла во дворе описанного нами дома.

Ворота захлопнулись.

Впрочем, в такой таинственности не было особой нужды: ни единая душа не видела, как граф де Феникс вернулся домой; никто не мог бы ему помешать, даже если бы он увез из Сен-Дени монастырскую казну в коробах своей кареты.

Теперь необходимо в нескольких словах познакомить читателя с внутренним убранством особняка, так как нам придется еще не раз здесь побывать.

Начнем со двора, о котором мы уже упоминали. Сквозь булыжник пыталась пробиться жизнелюбивая, словно неиссякаемый источник, трава, упорно раздвигавшая тяжелые камни. По правую руку находились конюшни, с левой стороны были видны каретные сараи, а в глубине двора к парадной двери вел подъезд, по обеим сторонам которого можно было насчитать по дюжине ступеней.

В нижнем этаже особняка находились, насколько можно было заметить, просторная передняя, столовая, поражавшая расставленной в невысоких шкафах изысканной серебряной утварью, и гостиная, которая, по-видимому, была меблирована незадолго до прибытия новых хозяев.

Между гостиной и передней была лестница, ведущая во второй этаж, где находились три комнаты хозяина.

Однако наметанный глаз мог бы заметить, что комнат было слишком мало сравнительно с общей площадью этажа.

Это обстоятельство свидетельствовало о том, что, помимо доступных глазу апартаментов, были там, очевидно, еще и потайные комнаты, о которых знал только тот, кто жил в доме.

Приемную украшала статуя бога Гарпократа, прижимавшего к губам палец, словно призывая к молчанию, символом которого он является. Рядом со статуей открывалась с помощью пружины небольшая дверь, незаметная благодаря лепным украшениям. За дверью был узкий коридор, его занимала узкая лестница, которая поднималась во второй этаж и приводила в небольшую комнату, куда свет проникал через два зарешеченных окна, выходившие во внутренний дворик.

Дворик этот был замкнут со всех сторон и скрывал от чужих глаз потайные комнаты.

Хозяином комнаты, в которую вела внутренняя лестница из передней, был, по всей видимости, мужчина. Пол и диваны в ней были устланы роскошными шкурами льва, тигра и пантеры, привезенными из Африки и Индии; казалось, глаза зверей сверкают, словно живые, а пасти разинуты в злобном оскале. Стены были обтянуты кордовской кожей с богатым тиснением; на стенах было развешано всевозможное оружие, начиная от гуронского томагавка до малайского криса, от рыцарского меча с крестообразной рукоятью до арабского канджара, от инкрустированной слоновой костью аркебузы XVI века до с золотой насечкой ружья XVIII века.

Тщетными оказались бы поиски другого входа, кроме того, что вел с лестницы; возможно, другие двери и существовали, но они были надежно скрыты от глаз.

Слуга-немец лет тридцати — единственный, кого в эти дни можно было заметить сновавшим по просторному дому, — запер ворота на засов и распахнул дверцу кареты, в то время как невозмутимый кучер распрягал лошадей. Лакей отнес на руках спящую Лоренцу из экипажа в переднюю. Здесь он опустил ее на покрытый красным ковром стол и заботливо укутал ей ноги белым плащом, в который она была завернута.

Затем он вышел, чтобы зажечь от каретного фонаря шандал с семью свечами, и вернулся в комнаты.

Но за то короткое время, пока он отсутствовал, Лоренца исчезла.

Дело в том, что вслед за лакеем в переднюю вошел граф де Феникс. Он поднял Лоренцу на руки и вынес через потайную дверь, затем поднялся по лестнице в оружейную, тщательно заперев за собой обе двери.