Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 14. Граф де Монте-Кристо Часть. 1,2,3

Коклес пошел вперед, незнакомец следовал за ним.

На лестнице они встретили прелестную молодую девушку лет семнадцати, с беспокойством взглянувшую на незнакомца.

Коклес не заметил этого выражения ее лица, но от незнакомца оно, по-видимому, не ускользнуло.

— Господин Моррель у себя в кабинете, мадемуазель Жюли? — спросил казначей.

— Да, вероятно, — отвечала неуверенно молодая девушка. — Загляните туда, Коклес, и, если отец там, доложите ему о посетителе.

— Докладывать обо мне было бы бесполезно, мадемуазель, — сказал англичанин. — Господин Моррель не знает моего имени; достаточно сказать, что я старший агент фирмы "Томсон и Френч", с которой торговый дом вашего батюшки состоит в сношениях.

Молодая девушка побледнела и стала спускаться с лестницы, между тем как Коклес и незнакомец поднялись наверх.

Жюли вошла в контору, где занимался Эмманюель, а Коклес с помощью имевшегося у него ключа, что свидетельствовало о его свободном доступе к хозяину, отворил дверь в углу площадки третьего этажа, впустил незнакомца в переднюю, отворил затем другую дверь, прикрыл ее за собою, оставив посланца фирмы "Томсон и Френч" на минуту одного, и вскоре снова появился, делая ему знак, что он может войти.

Англичанин вошел; Моррель сидел за письменным столом и, бледный от волнения, с ужасом смотрел на столбцы своего пассива.

Увидев незнакомца, Моррель закрыл счетную книгу, встал, подал ему стул, потом, когда незнакомец сел, опустился в свое кресло.

За эти четырнадцать лет достойный негоциант сильно переменился; в начале нашего рассказа ему было тридцать шесть лет, а теперь он приближался к пятидесяти. Волосы его поседели; заботы избороздили морщинами лоб; самый его взгляд, прежде столь твердый и решительный, стал тусклым и неуверенным, словно Моррель боялся остановиться на какой-нибудь мысли или пристально взглянуть на чье-нибудь лицо.

Англичанин смотрел на него с любопытством, явно смешанным с участием.

— Милостивый государь, — сказал Моррель, смущение которого, похоже, удвоилось от этого пристального взгляда, — вы желали говорить со мной?

— Да, сударь… Вам известно, от чьего имени я явился?

— От имени банкирского дома "Томсон и Френч", так, по крайней мере, сказал мне мой казначей.

— Совершенно верно. Банкирский дом "Томсон и Френч" в течение ближайших двух месяцев должен уплатить во Франции от трехсот до четырехсот тысяч франков; зная вашу строгую точность в платежах, он собрал все какие мог обязательства за вашей подписью и поручил мне, по мере истечения сроков этих обязательств, получать по ним с вас причитающиеся суммы и расходовать их.

Моррель тяжело вздохнул, провел рукою по влажному лбу.

— Итак, сударь, — спросил Моррель, — у вас имеются векселя за моей подписью?

— Да, и притом на довольно значительную сумму.

— А на какую именно? — спросил Моррель, стараясь говорить ровным голосом.

— Во-первых, — сказал англичанин, вынимая из кармана сверток бумаг, — вот передаточная надпись на двести тысяч франков, сделанная на вашу фирму господином де Бовилем, инспектором тюрем. Вы признаете этот долг господину де Бовилю?

— Да, он поместил у меня эту сумму из четырех с половиной процентов пять лет тому назад.

— И вы должны возвратить их ему?..

— Одну половину пятнадцатого числа этого месяца, а другую — пятнадцатого числа будущего.

— Совершенно верно. Затем вот еще векселя на тридцать две тысячи пятьсот франков, которым срок в конце этого месяца. Они подписаны вами и переданы нам предъявителями.

— Я признаю их, — сказал Моррель, краснея от стыда при мысли, что, быть может, он первый раз в жизни будет не в состоянии уплатить по своим обязательствам. — Это все?

— Нет, сударь, у меня есть еще векселя, срок которым истекает в конце будущего месяца, переданные нам торговым домом "Паскаль" и торговым домом "Уайлд и Тэрнер" на сумму около пятидесяти пяти тысяч франков; всего двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков.

Несчастный Моррель в продолжение этого исчисления терпел все муки ада.

— Двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков, — повторил он машинально.

— Да, сударь, — отвечал англичанин. — Однако, — продолжал он после некоторого молчания, — я не скрою от вас, господин Моррель, что при всем уважении к вашей честности, до сих пор не подвергавшейся ни малейшему упреку, в Марселе носится слух, что вы скоро окажетесь несостоятельным.

При таком почти грубом заявлении Моррель страшно побледнел.

— Милостивый государь, — сказал он, — до сих пор — а уже прошло больше двадцати четырех лет с того дня, как мой отец передал мне нашу фирму, которую он сам возглавлял в продолжение тридцати пяти лет, — до сих пор ни одно представленное в мою кассу обязательство за подписью "Моррель и Сын" не осталось неоплаченным.

— Да, я это знаю, — отвечал англичанин, — но будем говорить откровенно, как подобает честным людям. Скажите, можете вы заплатить и по этим обязательствам с такой же точностью?

Моррель вздрогнул, но посмотрел в лицо собеседнику с твердостью, какой до этой минуты не проявлял.

— На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, — сказал он. — Да, сударь, я заплачу по ним, если, как я надеюсь, мой корабль благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит, которого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя надежда, потерпит крушение…

Глаза несчастного арматора наполнились слезами.

— Итак, — сказал его собеседник, — если эта последняя надежда вас обманет?..

— Итак, — продолжал Моррель, — как ни тяжело это выговорить, сударь… но, привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду… тогда, вероятно, я буду вынужден прекратить платежи.

— Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь?

Моррель печально улыбнулся.

— В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете, есть только кредиторы.

— Это правда, — пробормотал англичанин. — Итак, у вас остается только одна надежда?

— Только одна.

— Последняя?

— Последняя.

— И если эта надежда вас обманет…

— Я погиб, безвозвратно погиб.

— Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт.

— Знаю, сударь, один из моих служащих, оставшийся мне верным в моем несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше дома, в надежде, что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии корабля.

— И это не ваш корабль?

— Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии; но это не мой.

— Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам какое-нибудь известие о нем?

— Признаться вам? Я почти столь же страшусь вестей о моем корабле, как неизвестности. Неизвестность — все-таки надежда.