Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 12. Женская война. Сильвандир. 1993

Поэтому Нанон завладела всем: сокровищами, влиянием, почестями. Она разбогатела, раздавала должности, принимала кардинала Мазарини и важнейших придворных вельмож. С удивительной ловкостью распоряжаясь своим могуществом, она с пользой употребила его для своего возвышения и для умножения состояния. За каждую услугу Нанон брала назначенную цену. Чин в армии, место в суде продавались по известному тарифу. Нанон заставляла герцога соглашаться на эти назначения, но ей платили за них чистыми деньгами или богатым, прямо королевским подарком. Таким образом, выпуская из рук часть своего могущества, она тотчас возвращала ее под другим видом. Отдавая власть, она взамен получала деньги — сильнейший рычаг власти.

Этим объясняется длительность ее царствования: люди, ненавидя кого-нибудь, не любят ниспровергать врага, когда ему остается какое-нибудь утешение. Мщение желает совершенного разорения, полной гибели. Неохотно прогоняют тирана, который уносит с собой свое золото и смеется при этом, а у Нанон де Лартиг было два миллиона!

Итак, она почти спокойно жила на вулкане, который беспрестанно дымился, но не извергался; она видела, что всеобщая ненависть к ней поднимается, как море во время прилива, и волнами своими разбивает власть герцога д’Эпернона. И когда разгневанные горожане изгнали его из Бордо, он увлек с собой Нанон, как корабль ведет на буксире лодку. Нанон покорилась буре, пообещав себе отомстить за все, когда буря пройдет; она взяла за образец кардинала Мазарини и, как скромная ученица, подражала политике хитрого и ловкого итальянца. Кардинал заметил эту женщину, которая возвысилась и разбогатела, пользуясь теми же средствами, какие возвели его в ранг первого министра и сделали обладателем пятидесяти миллионов. Он восхищался маленькой гасконкой, он сделал даже более: позволил ей действовать; может быть, после узнаем мы причину его снисхождения.

И хотя некоторые знающие люди уверяли, что Нанон прямо переписывается с господином Мазарини, о политических интригах прелестной гасконки говорили мало. Даже сам Каноль, по молодости, красоте и богатству своему не понимавший, зачем человеку нужно становиться интриганом, не знал, что думать о Нанон в этом отношении. Что же касается ее любовных интриг, то даже враги ее ничего не говорили о них, может быть, потому, что, занявшись более важными делами, она отложила любовные похождения до некоторого времени, или потому, что все любители сплетен сосредоточили внимание свое на одном — любви к ней герцога д’Эпернона, не замечая других ее увлечений. Каноль, таким образом, по праву мог тешить свое самолюбие и свою гордость гасконца, воображая, что до его появления Нанон была неприступна.

Случилось это то ли потому, что Каноль действительно был первой любовной страстью этого сердца, доступного до тех пор одному лишь честолюбию; то ли потому, что осторожность предписывала его предшественникам полное молчание, ибо Нанон-любовница была очаровательной женщиной, а оскорбленная Нанон стала бы грозным врагом.

Нанон и Каноль познакомились очень просто. Каноль служил лейтенантом в полку де Навайля; ему захотелось получить чин капитана; для этого он должен был написать письмо к герцогу д’Эпернону, главному начальнику пехоты. Нанон, по своему обыкновению, прочла письмо, подумала, что дело может быть выгодно в денежном отношении, и назначила Канолю деловое свидание. Каноль выбрал из старинных фамильных драгоценностей превосходный перстень, стоивший, по крайней мере, пятьсот пистолей (это было все-таки дешевле, чем купить роту), и отправился на свидание. Но на этот раз сердцеед Каноль, уже прославившийся любовными победами, расстроил все расчеты и меркантильные надежды мадемуазель де Лартиг. Он в первый раз видел Нанон; она в первый раз видела его; оба были молоды, хороши и умны. Встреча прошла во взаимных комплиментах; о деле не было сказано ни слова, однако ж оно устроилось. На другой день Каноль получил патент на чин капитана, а драгоценный камень перешел с его руки на палец Нанон не в виде награды за удовлетворенное честолюбие, а как залог счастливой любви.

История достаточно объясняет нам, почему Нанон поселилась вблизи селения Матифу. Мы уже сказали, что в Гиени ненавидели герцога д’Эпернона. Ненавидели также и Нанон, удостоив чести считать ее злым гением герцога. Бунт выгнал их из Бордо и заставил бежать в Ажен; но и в Ажене тоже начались беспорядки. Однажды на мосту опрокинули золоченую карету, в которой Нанон ехала к герцогу, и наша героиня неизвестно каким образом оказалась в реке. Каноль спас ее. Другой раз ночью загорелся дом Нанон. Каноль вовремя пробрался в ее спальню и вынес ее из огня. Тоща Нанон подумала, что третья попытка может жителям Ажена удаться. Хотя Каноль покидал ее как можно реже, однако не всегда же он мог быть при ней в минуту опасности. Она воспользовалась отсутствием герцога, который решил объехать свое губернаторство, и его конвоя в тысячу двести человек (между ними были и солдаты полка де Навайля), чтобы отправиться из Ажена одновременно с Канолем. Из окон кареты она насмехалась над чернью, которая охотно разнесла бы эту карету на куски, но не осмеливалась.

Тоща герцог и его возлюбленная выбрали (или, лучше сказать, Каноль тайно выбрал за них) домик и решили, что Нанон поживет в нем, пока отделают для нее дом в Либурне. Каноль получил отпуск, по видимости для завершения семейных дел, а в действительности для того, чтобы иметь право уехать из полка, вернувшегося в Ажен, и не слишком удаляться от селения Матифу, в котором его спасительное присутствие было теперь нужнее, чем когда-либо. В самом деле, события начинали принимать грозный оборот. Принцы Конде, Конти и Лонгвиль, арестованные 17 января и заключенные в Венсен, могли дать четырем или пяти партиям, на которые разделилась тоща Франция, повод к гражданской войне. Ненависть к герцогу д’Эпернону (все знали, что он совершенно предан двору) беспрестанно увеличивалась, хотя можно было подумать, что дальше ей уже увеличиваться было некуда. Катастрофа, которой желали все партии, сами не понимавшие в том странном положении, в каком находилась Франция, что они делают, становилась неминуемой. Нанон, как птичка, предчувствующая бурю, исчезла с горизонта и скрылась в своем зеленом гнездышке, ожидая там безмолвно и в неизвестности развязки событий.

Она выдавала себя за вдову, ищущую уединения; так называл ее и метр Бискарро.

Накануне того дня, с которого начали мы наше повествование, герцог д’Эпернон посетил прелестную затворницу и объявил ей, что уезжает на неделю. Тотчас после его отъезда Нанон послала через сборщика податей, своего протеже, письмо к Канолю, который, пользуясь отпуском, жил в окрестностях Матифу. Только, как мы уже рассказывали, подлинная записка была вырвана из рук посланного и Ковиньяк вместо нее послал собственноручно сделанную копию. На это приглашение и ехал беспечный капитан, когда виконт де Канб остановил его шагах в четырехстах от цели.