Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 12. Женская война. Сильвандир. 1993

— Господа, — сказал он, — вы знаете, что в этом мире, столь полном всевозможных странных и неожиданных случайностей, надо учиться привыкать ко всему. Мне нужна была — простите, что я вас об этом не попросил, — минута, чтобы свыкнуться с мыслью о смерти. Если это слишком много, то прошу простить, что я заставил вас ждать.

Глубокое удивление отразилось на лицах всех в толпе. Пленник понял, что все присутствующие переходят от изумления к восхищению им. Это сознание, для него приятное, возвысило его в собственных глазах и удвоило его силы.

— Я готов, господа, — сказал он, — я жду вас.

Герцог, на миг испытавший изумление, на минуту, стал по-прежнему хладнокровен и подал знак.

По этому знаку ворота растворились, и конвой приготовился идти.

— Позвольте, — вскричал Ленэ, желая выиграть время, — позвольте, герцог! Мы ведем господина де Каноля на смертную казнь, не так ли?

Герцог удивился. Каноль с любопытством взглянул на советника.

— Да, — сказал герцог.

— А если так, — продолжал Ленэ, — то этот достойный дворянин не может обойтись без духовника.

— Простите, сударь, напротив, — отвечал Каноль, — я вполне могу обойтись без него.

— Как? — спросил Ленэ, подавая арестанту знаки, которых тот не хотел понять.

— Ведь я гугенот, — отвечал Каноль, — и предупреждаю вас, гугенот самый закоренелый. Если хотите сделать мне последнее удовольствие, позвольте умереть в моей вере. — И, отказываясь от исповеди, он подал Ленэ знак, показывающий, что понял его и благодарен ему.

— В таком случае ничто не удерживает вас, пойдемте! — сказал герцог.

— Пусть он исповедуется, пусть он исповедуется! — закричали несколько ярых фанатиков.

Каноль приподнялся на цыпочках, спокойно и самоуверенно посмотрел кругом и, повернувшись к герцогу, сказал строго:

— Что за подлости хотят тут делать? Мне кажется, сударь, что только я один здесь имею право исполнять свою волю, потому что я герой праздника. Поэтому я отказываюсь переменять веру, но требую эшафота, притом как можно скорее, теперь уж мне надоело ждать.

— Молчать! — закричал герцог, обращаясь к толпе.

Когда под действием его голоса и взгляда сразу же воцарилось молчание, герцог сказал Канолю:

— Сударь, поступайте как вам угодно.

— Покорно благодарю, сударь. Так пойдем же… и пойдем поскорее…

Ленэ взял Каноля за руку.

— Напротив, идите медленнее, — сказал он. — Кто знает будущее? Могут дать отсрочку, могут одуматься, может случиться какое-нибудь важное событие. Идите медленнее, заклинаю вас именем той, которая вас любит, которая будет так плакать, если узнает, что мы спешили…

— О, не говорите мне о ней, прошу вас, — отвечал Каноль. — Все мое мужество исчезает при мысли, что я навсегда разлучаюсь с нею… Нет! Что я говорю?.. Напротив, господин Ленэ, говорите мне о ней, повторяйте, что она любит меня, будет любить всегда и будет плакать обо мне.

— Ну, доброе и бедное дитя, — отвечал Ленэ, — мужайтесь! Помните, что на нас смотрят и не знают, о чем мы говорим.

Каноль гордо поднял голову, и, благодаря этому полному грации движению, красивые его кудри черными локонами рассыпались по плечам. Конвой вышел уже на улицу: множество факелов освещали шествие и так что можно было видеть спокойное и улыбающееся лицо пленника.

Он слышал, как плакали некоторые женщины, а другие говорили:

— Бедный барон! Как он молод! Как хорош!

Шествие безмолвно подвигалось вперед, наконец Каноль сказал:

— Ах, господин Ленэ, как бы мне хотелось видеть ее еще раз.

— Хотите, я пойду за ней? Хотите, я приведу ее сюда? — спросил Ленэ, лишившись всей своей твердости.

— Да, да, — прошептал Каноль.

— Хорошо, я иду, но вы убьете ее.

"Тем лучше, — мелькнула эгоистическая мысль в уме молодого человека. — Если ты убьешь ее, то она никогда не будет принадлежать другому".

Потом вдруг Каноль превозмог последний припадок слабости и сказал:

— Нет, нет!

И, удерживая Ленэ за руку, прибавил:

— Вы обещали ей оставаться со мной, оставайтесь!

— Что он говорит? — спросил герцог у командира стражи.

Каноль услышал его вопрос.

— Я говорю, герцог, — отвечал он, — что не думал, как далеко от тюрьмы до эспланады.

— Увы, не жалуйтесь, бедный молодой человек, — прибавил Ленэ, — вот мы и пришли.

Действительно, факелы, освещавшие шествие и авангард, шедший впереди конвоя, скоро исчезли за поворотом улицы.

Ленэ пожал руку молодому человеку и, желая сделать последнюю попытку, прежде чем они придут к месту казни, подошел к герцогу.

— Сударь, — сказал он вполголоса, — еще раз умоляю, сжальтесь, будьте милостивы! Казнью господина де Каноля вы вредите нашему делу.

— Напротив, — возразил герцог, — мы доказываем, что считаем наше дело правым, потому что не боимся мстить.

— Такое мщение возможно только между равными, господин герцог! Что бы вы ни говорили, королева все-таки королева, а мы ее подданные.

— Не станем спорить о таких вопросах при господине де Каноле, — сказал герцог вслух, — вы же понимаете, что это неприлично.

— Не будем говорить о помиловании при господине герцоге, — заметил Каноль, — вы видите, он намерен совершить государственный переворот; зачем мешать ему из-за такой безделицы…

Герцог не возражал, но по его сжатым губам, по его злобному взгляду видно было, что удар достиг цели. Между тем процессия двигалась вперед, и Каноль наконец вышел на эспланаду. Вдалеке, на другом конце площади, шумела толпа, окружавшая свободную площадку, очерченную линией блестящих мушкетных стволов. В середине ее возвышалось что-то черное и бесформенное, неясно рисовавшееся во мраке. Каноль подумал, что это обыкновенный эшафот. Но вдруг факелы на середине площади осветили этот мрачный предмет и обрисовали страшный силуэт виселицы.

— Виселица! — вскричал Каноль, останавливаясь и указывая на нее. — Что там такое? Не виселица ли, господин герцог?

— Да, вы не ошибаетесь, — отвечал герцог хладнокровно.

Краска негодования выступила на лице молодого человека; он оттолкнул двух солдат, провожавших его, и одним прыжком очутился лицом к лицу с Ларошфуко.

— Сударь, — вскричал он, — вы забыли, что я дворянин? Все знают, даже и сам палач, что дворянину следует отсечь голову.

— Бывают обстоятельства, сударь…

— Сударь, — перебил Каноль, — говорю вам не только от своего имени, а от имени всего дворянства, в котором вы занимаете такое высокое положение, вы, бывший принцем и теперь носящий титул герцога. Бесчестие это падет не на меня, невинного, а на всех вас, на всех, потому что вы повесите одного из ваших же, дворянина!

— Король повесил Ришона, сударь!

— Нет, сударь, Ришон был храбрый солдат и благороден душой, насколько это возможно, но он не был дворянин по рождению, а я дворянин.