Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 12. Женская война. Сильвандир. 1993

И потому на следующий день все обитатели замка вели себя друг с другом несколько скованно. Барон, как всегда, был, казалось, готов к разлуке; но бедная мать не сводила глаз с сына: очевидно, только боязнь нового отказа удерживала ее от новых просьб. Роже со своей стороны желал теперь только одного — чтобы его удержали; а поэтому необходим был лишь подходящий случай, дабы мать и сын пришли к согласию. И такой случай представился по милости аббата Дюбюкуа: он явился спросить у своего воспитанника, в каком часу тот предполагает завтра выехать из замка. Роже собрался было ответить и что-то пролепетал. Тоща баронесса, не раздумывая, бросилась на шею сыну и спросила, правда ли, что он по-прежнему собирается ее покинуть…. Тут шевалье не сумел сдержать слез, слез вместе горестных и радостных, и с самым покорным видом, который нам, знающим об истинных побудительных причинах его решения, не может не показаться лицемерным, произнес:

— Сударыня! Разве вы не моя мать и разве не должен я во всем слушаться вас? Приказывайте, и я покорюсь.

Баронесса радостно вскрикнула и, перебегая из комнаты в комнату, возвещала каждому, кто попадался ей на пути, что Роже уедет лишь позднее, а быть может, и вовсе не уедет.

Вечером шевалье простился с родителями в тот же час, что и накануне; он торопился к себе в комнату, но только на этот раз он вошел туда во власти еще более тягостного, еще более ужасного сомнения. Тень Констанс, казалось, читала в его мыслях, ибо накануне она явилась, дабы рассеять его нерешительность. Ну а теперь, когда все колебания были отброшены, теперь, когда он твердо решил следовать приказам этого очаровательного призрака, теперь, когда он пообещал матери не уезжать, не решит ли милый призрак, что его миссия окончена, и не сочтет ли он излишним появиться вновь? Это сильно тревожило шевалье. Ведь он уже начал привыкать к присутствию прелестной тени, ибо она, хоть и была бесплотна, приносила ему душевную отраду.

Вот почему, заперев дверь своей комнаты, Роже не мешкая лег в постель и задул свечу; между тем луна уже начала убывать, так что освещавший картину луч, который и накануне появился позднее, в тот вечер запоздал еще больше. Наконец он осветил сперва угол комнаты, затем — раму и потом остановился на самой картине; этой минуты с великим нетерпением ожидал Роже. Никогда еще мольба не исходила с таким жаром из уст заклинателя в миг ворожбы, как та мольба, что вырвалась из уст бедного юноши, призывавшего Констанс явиться ему хотя бы еще один раз, последний раз! И мольба его была услышана.

Как и накануне, как и два дня назад, картина снова повернулась вокруг своей оси, и белоснежное видение показалось опять. Шевалье испустил радостный крик.

— Да, это я, — произнесла тень Констанс, — и я пришла проститься с тобою. Прощай же! Ты покорился воле Всевышнего, и, надеюсь, Господь Бог вознаградит тебя. Прощай, прощай!

Произнеся эти слова, призрак исчез, и Роже почудилось, будто он различил с трудом подавленное рыдание, оно свидетельствовало, что усопшая сожалела о новой разлуке не меньше, чем тот, кто остался жить на земле.

— О нет, нет! — вскричал Роже, соскочив с кровати. — О нет, только не говори "прощай", только не говори "прощай"! Констанс, Констанс, если я наверняка буду знать, что никогда тебя больше не увижу, я сойду с ума!

И шевалье упал на колени перед картиной, протягивая руки к Христу и умаляя тою, кто так страдал, пожалеть его, кто так страдает.

Однако Роже умолял только бесчувственный образ, немое полотно: юноша был теперь один, последние звуки голоса Констанс затихли, ее тень исчезла.

Тоща он с трудом дотащился до постели и лег совершенно разбитый горем: он услышал последнее "прости" Констанс; случилось то, чего он так боялся: ее появление было последним, тяжелый надгробный камень вновь опустился на ее могилу, и больше этот камень уже не сдвинется с места.

Шевалье показалось, что он во второй раз теряет Констанс. Прошло больше часа, а он все еще пребывал в лихорадочном волнении, отчаяние охватывало его. Возглас "Прощай!", повторенный трижды, причем два последних раза он сопровождался рыданиями, возглас этот отдавался у него в ушах слезным призывом, и он, сам того не замечая, непроизвольно произнес вслух:

— Прощай! Прощай!

И вдруг Роже почудилось, что из-за деревянной обшивки стены донесся звук легких шагов, едва уловимый шум, напоминавший звук шагов сильфиды, чуть слышно ступающей по ковру из цветов. Юноша растерянно приподнялся на своем ложе, он тяжело и прерывисто дышал; надеясь и трепеща всем телом, он не сводил глаз с картины, теперь уже окутанной мраком; однако, несмотря на темноту, ему померещилось, будто рама, которую одну только и можно было еще различить в ночном мраке, снова пришла в движение; вскоре у него уже не оставалось сомнений: картина медленно поворачивалась вокруг своей оси.

Констанс появилась вторично; на сей раз призрак отделился от деревянной обшивки стены и, осторожно спрыгнув на пол, устремился к юноше, восклицая:

— Роже! Роже! Я не умерла! Роже! Я вовсе не тень Констанс! Я сама Констанс!

И в ту же самую минуту шевалье, почти обезумев от счастья, в самом деле почувствовал, что он сжимает в своих объятиях не тень, а живое существо из плоти и крови.

В нескольких словах Констанс объяснила Роже все, что произошло.

Пока наш беглец с трудом добирался из Амбуаза в Шинон, аббат Дюбюкуа успел примчаться в Ангилем, где он рассказал барону и баронессе о новой выходке своего воспитанника; и тоща с полным основанием решив, что Роже направился в Шинон, они стали обдумывать, каким образом положить конец его упорной любви, грозившей совершенно лишить покоя родителей обоих молодых людей. И тут аббату пришла в голову счастливая мысль: он посоветовал барону распустить слух о смерти Констанс. Баронесса, чье материнское сердце говорило, что эта неожиданная новость причинит ее сыну много горя, долго противилась столь хитроумной уловке; однако в конце концов ей пришлось уступить убедительным доводам мужа, и барон отправился в путь, дабы вовлечь в заговор настоятельницу монастыря.

Случилось так, что одна из монашенок скончалась как раз днем раньше, и это обстоятельство помогло осуществить намеченный план.

Мы уже видели, как именно он был приведен в исполнение. Не подумали, увы, только об одном — о том, каким сильным и упорным окажется горе юноши, когда он узнает о случившемся, и, главное, никто не мог предвидеть, к какому крайнему решению он придет под влиянием своего горя.