Александр Дюма - А. Дюма - Собрание сочинений. Том 12. Женская война. Сильвандир. 1993

Каноль оставался неподвижен, ему, очевидно, не хотелось продолжать играть эту комедию при публике, состоявшей из лакеев.

Виконтесса де Канб, желая придать ему бодрости, обратила на него самый нежный взгляд. Он внушил барону немного отваги.

— Так вы обманули короля! — вскричал он. — Где же его высочество герцог Энгиенский?

— Я приказала маленькому Пьерро вернуться к его цветочным грядкам, — раздался суровый голос дамы, показавшейся в дверях.

Это говорила вдовствующая принцесса; она стояла на пороге, поддерживаемая двумя компаньонками.

— Возвращайтесь в Париж, в Мант, в Сен-Жермен, одним словом, ко двору, потому что обязанности ваши здесь кончились. Скажите королю, что те, кого преследуют, обыкновенно прибегают к хитрости, которая побеждает силу. Однако вы можете остаться в Шантийи, если хотите, и присматривать за мной, но я не уехала и не уеду из замка, потому что не имею намерения бежать. Прощайте, господин барон!

Каноль покраснел от стыда, едва имел силы поклониться и, взглянув на Клер, прошептал:

— Ах, виконтесса, виконтесса!

Она поняла его взгляд и услыхала эти слова.

— Позвольте мне, ваше высочество, — сказала она вдовствующей принцессе, — заменить теперь отсутствующую дочь вашу. Я хочу именем уехавших прославленных владельцев замка Шантийи поблагодарить господина барона де Каноля за уважение, которое он оказал нам, и за деликатность, с которой исполнил возложенное на него поручение — поручение весьма трудное. Смею надеяться, что ваше высочество согласны со мной и изволите присоединить вашу благодарность к моей.

Вдовствующая принцесса, растроганная этими словами и, может быть, благодаря своей глубокой проницательности, догадавшаяся, в чем заключается тайна, сказала ласковым голосом:

— Забываю все, что вы сделали против нас, сударь; благодарю за все, что вы сделали для моего семейства.

Каноль встал на колено, и принцесса подала ему руку, которую так часто целовал Генрих IV.

Таким было завершение сцены; это была беспощадная отставка. Канолю оставалось только уехать, как и виконтессе де Канб.

Он тотчас же пошел в свою комнату и написал Мазарини самую отчаянную депешу. Это письмо должно было избавить его от первого гнева министра. Потом не без опасения быть оскорбленным прошел он между рядами служителей замка во двор, где стояла его лошадь.

В ту минуту, как он садился, повелительным голосом были произнесены следующие слова:

— Почтение посланному короля!

При этих словах все присутствующие сняли шляпы. Каноль поклонился перед окном, в которое смотрела принцесса, пришпорил лошадь и, гордо подняв голову, поскакал.

Касторен, потеряв место, предложенное ему Помпеем во время исполнения роли управителя замка Шантийи, покорно ехал за своим господином.

Пора уже нам вернуться к одному из главнейших наших действующих лиц, который с пятью товарищами скачет на добром коне по большой дороге из Парижа в Бордо. Глаза их блестят при каждом звоне мешка с золотом, которое лейтенант Ферпозон везет на своем седле. Эта музыка веселит и радует путешественников, как звук барабанов и военного оркестра ободряет солдат во время трудных переходов.

— Все равно, все равно, — говорил один из этих людей, — десять тысяч ливров — славная сумма!

— То есть, — ответил Ферпозон, — это была бы славная сумма, если ее не надо было бы тратить. Но мы на нее должны навербовать целую роту принцессе Конде. Как говорили древние, nimium satis est. Это означает: "Достаточно только излишнее". Но вот беда, мой милый Барраба, у нас нет даже этого знаменитого достаточного, которое соответствует излишнему.

— Как дорого стоит выглядеть честным человеком! — сказал вдруг Ковиньяк. — Все деньги королевского сборщика податей пошли на упряжь, на платье и на шитье! Мы блестим, как вельможи, и наше богатство так велико, что у нас даже есть кошельки. Правда, в них ровно ничего нет. О, обманчивая внешность!

— Говорите о нас, капитан, а не о себе, — возразил Барраба, — у вас есть кошелек, а в нем кое-что — десять тысяч ливров!

— Друг мой, — сказал Ковиньяк, — ты, верно, не слышал или дурно понял то, что сейчас сказал Ферпозон об обязанностях наших по отношению к принцессе Конде? Я не принадлежу к числу тех людей, которые обещают одно, а делают совсем другое. Господин Ленэ отсчитал мне десять тысяч ливров с тем, чтобы я набрал ему целую роту; я наберу ее, или черт возьмет меня! Но он должен заплатить мне еще сорок тысяч в тот день, когда я представлю ему рекрутов. Тоща, если он не заплатит мне этих сорока тысяч ливров, мы увидим…

— На десять тысяч? — закричали четыре голоса недоверчиво, потому что из всего отрада один Ферпозон, веривший в изумительную изобретательность капитана, был убежден, что Ковиньяк достигнет цели. — На десять тысяч вы соберете целую роту?

— Да, — сказал Ковиньяк, — если б даже пришлось прибавить что-нибудь…

— А кто же прибавит что-нибудь? — спросил один голос.

— Уж, верно, не я, — сказал Ферпозон.

— Так кто же? — спросил Барраба.

— Черт возьми! Первый, кто нам встретится! Вот, кстати, я вижу человека там, на дороге. Вы сейчас увидите…

— Понимаю, — сказал Ферпозон.

— Только-то? — спросил Ковиньяк.

— И удивляюсь.

— Да, — сказал один из всадников, подъезжая к Ковиньяку, — да, я очень хорошо понимаю, что вы непременно хотите исполнить свое обещание, капитан. Однако мы проиграем, если будем очень честны. Теперь мы нужны, но если завтра мы наберем роту, то ее отдадут доверенным офицерам, а нас спровадят, нас, которые трудились и вербовали.

— Ты глуп как пробка, друг мой Карротель, и это я говорю тебе не первый раз, — отвечал Ковиньяк. — Твое нелепое опасение лишает тебя того чина, который я дал бы тебе в этой роте. Ведь очевидно, что мы будем первыми шестью офицерами этой армии. Я назначил бы тебя прямо младшим лейтенантом, Карротель, но теперь ты будешь только сержантом. По милости этого глупца, слова которого мы сейчас слышали, ты, Барраба, благодаря тому, что промолчал, займешь эту должность до тех пор, пока не повесят Ферпозона. Тоща я по старшинству произведу тебя в лейтенанты. Но, смотрите, не теряйте из виду моего первого солдата, вон он там!

— Вы знаете, кто он? — спросил Фергюзон.

— Отнюдь.

— Он, должно быть, горожанин, потому что на нем черный плащ.

— Так ли?

— Посмотрите сами, ветер поднимает его.

— Если на нем черный плащ, то он, верно, богат. Тем лучше: мы вербуем людей на службу принцев, и надо, чтобы рота наша состояла из людей порядочных. Если б мы трудились для скряги Мазарини, так все бы годилось, но для принцев — другое дело, черт возьми! Фергюзон, у меня есть предчувствие, что, как говорил Фальстаф, моя рота сделает мне честь.