Александр Дюма - А.Дюма. Собрание сочинений. Том 11.

Д’Артаньян удрученно опустил голову.

— Вот как Господь потешается над всем тем, что люди зовут своей мудростью! Хороша тайна, обрывками которой владеет добрая дюжина лиц… Будь проклят случай, столкнувший вас в этом деле со мною, потому что теперь…

— Разве ваша тайна, — сказал Атос со своей сдержанной мягкостью, — разве ваша тайна перестала быть тайной оттого, что я знаю ее? Разве не скрывал я всю свою жизнь столь же серьезных тайн? Вспомните хорошенько, друг мой.

— Никогда вы не скрывали в себе более пагубной тайны, — продолжал с грустью капитан мушкетеров. — У меня роковое предчувствие, что все, кто прикоснется к ней, умрут, и умрут плохо.

— Да свершится воля Господня! Но вот ваш губернатор.

Д’Артаньян и его друзья снова принялись за свою комедию.

Губернатор, суровый и подозрительный человек, проявлял по отношению к д’Артаньяну учтивость, граничившую с подобострастием. Что же касается путешественников, то он удовольствовался лишь тем, что угостил их отменным обедом, во время которого не сводил с них своего пытливого взгляда.

Атос и Рауль заметили, что он старался смутить их внезапной атакой или поймать врасплох. Но и тот и другой неизменно держались настороже. То, что сказал о них д’Артаньян, могло казаться правдоподобным, даже если бы губернатор и не считал это правдой.

Когда встали из-за стола, Атос по-испански спросил д’Артаньяна:

— Как зовут губернатора? У него отталкивающее лицо.

— Де Сен-Мар, — отвечал капитан.

— Он и будет тюремщиком юного принца?

— Откуда мне знать об этом? Быть может, и я пробуду на Сент-Маргерит до конца моих дней.

— Что вы? С чего вы взяли?

— Друг мой, я нахожусь в положении человека, который среди пустыни нашел сокровище. Он хочет унести его и не может; хочет оставить на месте и не решается. Король не вернет меня, опасаясь, что никто не будет сторожить узника столь же усердно, как я, но вместе с тем он жалеет, что я так далеко, понимая, что никто не будет служить ему так же, как я. Впрочем, на все Божья воля.

— Спросите у этих господ, — перебил Сен-Мар, — зачем они приехали на Сент-Маргерит?

— Они приехали, зная, что на Сент-Онора есть бенедиктинский монастырь, осмотреть который было бы весьма любопытно, а на Сент-Маргерит — превосходнейшая охота.

— Она к их услугам, равно как и к вашим, — ответил Сен-Мар.

Д’Артаньян поблагодарил губернатора.

— Когда они уезжают?

— Завтра.

Сен-Мар отправился проверить посты, оставив д’Артаньяна в обществе мнимых испанцев.

— Вот, — заговорил мушкетер, — жизнь и сожитель, которые мне очень не по душе. Этот человек находится у меня в подчинении, а он, черт возьми, стесняет меня!.. Знаете что, давайте поохотимся немного на кроликов. Прогулка прекрасная и вовсе не утомительная. В длину остров — всего-навсего полтора льё, в ширину — пол-лье, настоящий парк. Давайте-ка развлекаться.

— Пойдемте куда хотите, д’Артаньян, но не для того, чтобы предаваться забаве, а чтобы свободно поговорить.

Д’Артаньян подал знак солдату, который сразу же его понял и, принеся дворянам охотничьи ружья, вернулся в замок.

— А теперь, — начал мушкетер, — ответьте-ка на вопрос, который задал мне этот мрачный Сен-Мар: чего ради приехали вы на эти забытые острова?

— Чтобы проститься с вами.

— Проститься? Как? Рауль уезжает?

— Да.

— Держу пари, что с герцогом де Бофором!

— Да, с герцогом де Бофором. О, вы, как всегда угадали, дорогой друг.

— Привычка.

Еще в начале этого разговора Рауль с тяжелою головой и стесненным сердцем присел на поросший мхом камень, положив свой мушкет на колени. Он смотрел на море, смотрел на небо и слушал голос своей души. Он не стал догонять охотников. Д’Артаньян заметил его отсутствие и спросил:

— Он все еще страдает от раны?

— Да, но он ранен насмерть, — ответил Атос.

— О, вы преувеличиваете, друг мой. Рауль — человек отличной закалки. У всех благородных сердец есть еще одна оболочка, предохраняющая их словно броня. Если первая кровоточит, вторая задерживает кровотечение.

— Нет, — ответил Атос, — Рауль умрет с горя.

— Черт возьми! — мрачно проговорил д’Артаньян.

После минутного молчания он спросил:

— Почему же вы его отпускаете?

— Потому, что он хочет этого.

— А почему вы сами не едете с ним?

— Потому, что не хочу быть свидетелем его смерти.

Д’Артаньян пристально посмотрел на друга.

— Вы знаете, — продолжал граф, опираясь на руку д’Артаньяна, — вы знаете, что всю мою жизнь я боялся очень немногого. А теперь меня преследует страх, непрестанный, терзающий, неодолимый. Я боюсь, что придет день, когда я буду держать в объятиях труп моего сына.

— Полноте! — сказал д’Артаньян.

— Он умрет, я в этом твердо уверен, я это знаю, и я не хочу присутствовать при его смерти.

— Послушайте, Атос, вы находитесь с глазу на глаз с человеком, про которого вы говорили, что он самый храбрый из всех, кого вы когда-либо знали, с преданным вам д’Артаньяном, не имеющим себе равных, как вы некогда называли его, и, скрестив на груди руки, вы говорите ему, что страшитесь смерти вашего сына, и это вы, повидавший на своем веку все, что только можно увидеть на свете! Ну что ж, допустим; но откуда, Атос, у вас этот страх? Человек, пока он пребывает на этой бренной земле, должен быть ко всему готовым, должен бестрепетно идти навстречу всему.

— Выслушайте меня, друг мой. Прожив столько лет на этой бренной земле, о которой вы говорите, я сохранил только два сильных чувства. Одно из них связано с моей земной жизнью — это чувство к моим друзьям, чувство отцовского долга; второе имеет отношение к моей жизни в вечности — это любовь к Богу и чувство благоговения перед ним. И теперь я ощущаю всем своим существом, что, если Господь допустит, чтобы мой друг или сын испустил в моем присутствии дух… Нет, д’Артаньян, я не в силах даже произнести что-либо подобное…

— Говорите, говорите же.

— Я вынесу все что угодно, кроме смерти тех, кого я люблю. Только против этого нет лекарства. Кто умирает— выигрывает, кто видит, как умирает близкий, — теряет. Знать, что никогда, никогда не увижу я больше на этой земле того, кого всегда встречал с радостью; знать, что нигде больше нет д’Артаньяна, нет Рауля! О!.. Я стар и утратил былое мужество; я молю Бога пощадить мою слабость; но если он поразит меня в самое сердце, я прокляну его. Христианину-дворянину не подобает проклинать своего Бога; достаточно и того, что я проклял моего короля.

— Гм… — пробормотал д’Артаньян, смущенный этой неистовой бурей страдания.

— Д’Артаньян, друг мой, вы любите Рауля; так взгляните же на него: посмотрите на эту грусть, ни на мгновение не покидающую его. Знаете ли вы что-нибудь более страшное, чем неотлучно наблюдать агонию этого бедного сердца?