Александр Дюма - Дюма. Том 09. Виконт де Бражелон, или Еще десять лет спустя. Части 1,2

— Атос, Атос, — сказал д’Артаньян в раздумье, — я уже говорил вам, что, когда вы станете аббатом, я буду слушать ваши проповеди. Если вы скажете мне, что есть ад, черт возьми, я стану бояться огня и сковородки. Вы лучше меня, вернее сказать, вы лучший из людей. А за собой я признаю только одно достоинство: я не завистлив. Все остальные пороки найдутся во мне с избытком.

— А я не знаю никого, кто бы мог сравниться с д’Артаньяном, — возразил Атос. — Но мы незаметно пришли к дому, где я живу. Не хотите ли вы зайти ко мне, дорогой друг?

— О, да это, кажется, гостиница "Олений рог"! — вскричал д’Артаньян.

— Признаюсь, мой друг, я нарочно выбрал ее. Люблю старых знакомых; мне приятно сидеть на том самом месте, на которое я опустился, истомленный усталостью, убитый отчаянием, когда вы воротились вечером тридцать первого января.

— Открыв убежище замаскированного палача? Да, то был страшный день!

— Так войдем же, — сказал Атос.

Они вошли в зал, который прежде был общим. И в гостинице, и в этом общем зале произошли большие перемены. Прежний хозяин разбогател, закрыл гостиницу и превратил зал в бакалейный склад. Остальные комнаты он сдавал внаймы приезжим.

С невыразимым волнением д’Артаньян узнал всю мебель комнаты, расположенной в первом этаже; узнал обивку стен, занавески, даже географическую карту, которую Портос так любовно изучал на досуге.

— Прошло одиннадцать лет! — воскликнул д’Артаньян. — Черт возьми! А мне кажется, что целое столетие!

— А мне — один день, — сказал Атос. — Понимаете ли, друг мой, какую я испытываю радость при мысли, что вы здесь со мною, что я жму вашу руку, что могу далеко отбросить шпагу и кинжал и без опасения приняться за эту бутылку хереса. Моя радость была бы еще полнее, если б наши два друга сидели с нами у стола, а Рауль, милый мой Рауль, стоял на пороге и смотрел на нас своими большими, блестящими, ласковыми глазами.

— Да, да, — сказал д’Артаньян с волнением, — это правда. Я вполне согласен с вами, особенно с вашей первой мыслью: приятно смеяться, сидя на том самом месте, где мы содрогались, ежеминутно ожидая, что Мордаунт появится в дверях.

В эту минуту дверь отворилась, и д’Артаньян, как он ни был храбр, не мог не вздрогнуть.

Атос понял его и сказал с улыбкой:

— Это наш хозяин, он несет мне какое-то письмо.

— Да, милорд, — сказал трактирщик, — я действительно принес письмо вашей милости.

— Благодарю, — сказал Атос и взял письмо, не взглянув на него. — Скажите, любезный хозяин: вы не узнаете моего гостя?

Старик поднял голову и внимательно посмотрел на д’Артаньяна.

— Нет, не узнаю.

— Он один из тех друзей, о которых я вам говорил; он останавливался здесь со мною одиннадцать лет назад.

— Здесь перебывало столько иностранцев! — сказал старик.

— Но мы были здесь тридцатого января тысяча шестьсот сорок девятого года, — прибавил Атос, думая этим указанием расшевелить ленивую память трактирщика.

— Может статься, — отвечал он, — но это было так давно!

Он поклонился и вышел.

— Благодарю! — сказал д’Артаньян. — Вот, совершай подвиги и перевороты, вырубай шпагою свое имя на камнях или на меди; есть кое-что крепче, тверже и беспамятнее железа, меди и камня: это старый череп разбогатевшего трактирщика. Он не узнает меня! А я так узнал бы его…

Атос, улыбаясь, распечатал письмо.

— А! — сказал он. — Письмо от Парри.

— Ого! — проговорил д’Артаньян. — Читайте, друг мой, читайте! В нем, верно, есть свежие новости.

Атос покачал головой и прочел:

"Любезный граф,

его величество король с величайшим сожалением заметил, что Вы не находились при нем сегодня во время его торжественного въезда. Король приказал мне написать Вам об этом и просить, чтобы Вы вспомнили о нем. Его величество ждет Вас сегодня вечером в Сент-Джемсском дворце от девяти до одиннадцати часов.

С истинным почтением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою.

Парри".

— Видите, любезный д’Артаньян, не надо сомневаться в доброте королей.

— Не сомневайтесь, вы правы, — отвечал д’Артаньян.

— Ах, милый, дорогой друг, простите меня, — сказал Атос, от которого не ускользнул оттенок горечи в словах д’Артаньяна. — Неужели я невольно оскорбил своего лучшего товарища?

— Что вы, Атос! Я даже провожу вас до дворца, разумеется до ворот; кстати прогуляюсь.

— Вы войдете вместе со мною, друг мой. Я хочу сказать его величеству…

— Не надо! — вскричал д’Артаньян с непритворной гордостью. — Нехорошо просить милостыню; но нет хуже, чем просить ее через других. Пойдемте, друг мой, прогулка мне будет очень приятна; по дороге я покажу вам дом генерала Монка, приютившего меня. Славный домик! Знаете ли, выгоднее быть генералом в Англии, чем маршалом во Франции.

И он увел Атоса, огорченного притворной веселостью своего друга.

Весь город был в радостном возбуждении.

Двое друзей каждое мгновение сталкивались с энтузиастами, которые расспрашивали их, намереваясь покричать: "Да здравствует добрый король Карл!" Д’Артаньян отвечал ворчанием, Атос — улыбкой. Так дошли они до дома Монка, который, как мы уже говорили, надо было миновать, чтобы достичь Сент-Джемоского дворца.

Дорогой Атос и д’Артаньян разговаривали мало, должно быть потому, что им надо было переговорить о слишком многом. Атос думал, что, если он заговорит, д’Артаньяну покажется, что слова его звучат радостью, которая оскорбит мушкетера, д’Артаньян со своей стороны, молчал из опасения, что в словах его проявится горечь, которая смутит Атоса. Радость одного и горе другого словно соперничали в молчании. Наконец первым заговорил д’Артаньян, у которого слова всегда вертелись на кончике языка.

— Помните ли, Атос, — сказал наконец он, — то место в записках д’Обинье, где этот преданный слуга, гасконец, как я, бедный, как я, — я чуть не сказал: храбрый, как я, — рассказывает про скупость Генриха Четвертого? Отец мой часто говорил мне, я хорошо помню, что господин д’Обинье — лгун. Однако посмотрите, как вся нисходящая линия великого Генриха похожа на него в этом отношении.

— Помилуйте, д’Артаньян! Французские короли скупы? — воскликнул Атос. — Вы с ума сошли, друг мой!

— О, вы никогда не видите недостатков в других, потому что у вас самого их нет. Но Генрих Четвертый в самом деле был скуп. Людовик Тринадцатый, сын его, тоже был скуп; мы с вами знаем об этом кое-что, не так ли? У Гастона Орлеанского этот порок дошел до предела; за это его ненавидели все служившие у него. Бедная Генриетта была скупа поневоле. Она обедала не каждый день и топила у себя в комнатах не каждую зиму; и она подала пример своему сыну, Карлу Второму, внуку великого Генриха Четвертого, который скуп вдвойне, и как мать, и как дед. Что, хорошо я вывел родословную скупости?