Александр Дюма - Дюма. Том 02. Асканио

— Вот, любезный друг, представляю тебе свою дочь… — Затем, обращаясь к Коломбе, прибавил: — Коломба, это граф д’Орбек, казнохранитель короля и твой жених.

Коломба едва слышно ахнула, сдержавшись из вежливости, но колени у нее подогнулись, и она оперлась о спинку стула.

И действительно, чтобы понять, как ужаснула Коломбу новость, особенно сейчас, при том душевном состоянии, в котором она находилась, надо было видеть графа д’Орбека.

Правда, и мессир Робер д’Эстурвиль, отец Коломбы, не отличался красотой, да еще хмурил густые брови, когда ему противились или перечили. Лицо у него было суровое, и во всей коренастой фигуре было что-то грубое, неуклюжее, мало к нему располагавшее; но, когда прево стоял рядом с графом д’Орбеком, его можно было сравнить с Михаилом Архангелом, стоящим рядом с драконом. Во всяком случае, широкое лицо и резкие черты говорили о решительности и воле, а в маленьких серых глазах, проницательных и живых, светился ум. Граф же, хилый, тощий, тщедушный, с длинными руками, напоминавшими лапы паука, тонким, пронзительным голосом, медлительный, как улитка, был не просто уродлив, а омерзителен; причем уродство сочеталось в нем с глупостью и злобностью. По укоренившейся привычке он стоял, чуть склонив голову набок, и неприятно улыбался; в его взгляде было что-то зловещее.

Поэтому-то, увидев противного старика, которого отец представил ей как жениха в тот час, когда в душе ее, в памяти, в глазах запечатлелся образ красавца юноши, только что исчезнувшего из этой комнаты, Коломба, как мы уже сказали, чуть не вскрикнула, но сдержалась и, побледнев, замерла, со страхом устремив взгляд на отца.

— Прошу прощения, любезный друг, — продолжал прево, — за неучтивость Коломбы. Во-первых, моя дикарка не выходила отсюда года два, ибо, как тебе известно, веяния наших дней не очень полезны для хорошеньких девушек.

Во-вторых, по правде сказать, я сглупил, не предупредив ее о наших планах. Впрочем, это излишне — ведь мое решение не нуждается ни в чьем подтверждении и выполняется беспрекословно. Наконец, она не знает, кто ты, не знает, что с твоим именем, богатством и при благосклонности госпожи д’Этамп ты можешь добиться всего, чего пожелаешь. И, поразмыслив над этим, она оценит честь, которую ты нам оказываешь, связывая свой славный старинный род с нашим молодым дворянским родом. Она поймет, что сорокалетняя дружба…

— Довольно, дружище, ради Бога, довольно! — прервал его граф. Затем, обращаясь к Коломбе с той бесцеремонной и наглой самоуверенностью, которая так не была похожа на застенчивость бедного Асканио, проговорил: — Ну, ну, успокойтесь, моя прелесть! Пусть на ваших ланитах заиграет обворожительный румянец, который вам так идет. О Господи, мне ли не знать душу девушки и даже молоденькой женщины — ведь я уже дважды был женат, моя крошка! Ну, право же, не бойтесь меня, а? — самодовольным тоном прибавил граф, выпячивая грудь и проводя рукой по жиденьким усам и бороде, подстриженной на манер королевской. — Ваш отец напрасно так скоро нарек меня женихом — это слово всегда смущает сердца девиц, когда они слышат его впервые, но вы свыкнетесь с ним, крошка моя, и в конце концов произнесете его своими хорошенькими губками… Э, да вы еще больше побледнели!.. Помилуй Бог!.. Уж не дурно ли ей?

И д’Орбек хотел поддержать Коломбу, но она выпрямилась, отступила на шаг, словно боясь прикоснуться к нему, как к змее, собрала все силы и промолвила, запинаясь:

— Простите, месье… Простите, батюшка… Это пустяки. Ведь я надеялась, думала…

— О чем это ты думала, на что надеялась? Ну, не мешкай, говори! — приказал прево, не сводя с дочери своих острых, злых глаз.

— Что вы позволите мне навсегда остаться с вами, батюшка, — отвечала Коломба. — Ведь со дня смерти матушки я одна забочусь о вас, люблю вас, и я думала…

— Замолчи, Коломба! — властно сказал прево. — Я не так стар и не нуждаюсь в уходе, а ты уже в том возрасте, когда нужно устраивать жизнь.

— Бог мой! — снова вмешался в разговор граф. — Да соглашайтесь же, к чему столько церемоний, милочка! Не передать словами, как вы будете со мной счастливы! Клянусь, у вас найдутся завистницы. Я богат, черт возьми! И хочу, чтобы вы оказали мне честь. Вы будете приняты при дворе, и вашим бриллиантам позавидует если не королева, то сама госпожа д’Этамп.

Трудно сказать, какие чувства вызвали последние слова в сердце Коломбы, но на ее щечках вдруг вспыхнул румянец, и она ответила графу, несмотря на суровый, угрожающий взгляд прево:

— Я прошу батюшку, ваше сиятельство, дозволить мне подумать о вашем предложении.

— Это еще что такое?! — в ярости вскричал д’Эстур-виль. — Ни часа, ни минуты! Отныне ты невеста графа, запомни это хорошенько! Вы поженились бы нынче же вечером, если бы через час он не уезжал в свое Нормандское графство. Ты же знаешь, что моя воля — это приказ. Не рассуждать!.. Идем, д’Орбек, оставим жеманницу. Итак, отныне она твоя, друг мой, и ты объявишь ее своей невестой когда захочешь!.. Пойдем-ка осмотрим ваше будущее жилище!

Д’Орбек медлил, собираясь еще что-то сказать Коломбе, но прево взял его под руку и с недовольным ворчанием увлек за собой; поэтому графу пришлось ограничиться лишь поклоном, и, недобро усмехнувшись, он вышел вместе с мессиром Робером.

Не успели они выйти, как в другую дверь в покои вбежала Перрина. Она слышала раздраженный голос прево и поспешила прийти, догадываясь, что отец, как всегда, грубо обошелся с Коломбой. Дуэнья появилась вовремя и успела поддержать Коломбу, которая чуть не упала.

— О Господи, Господи! — воскликнула бедная девушка, закрывая лицо руками, словно боясь снова увидеть отвратительную физиономию д’Орбека, хотя его уже не было в комнате. — Господи, значит, все кончено! Прощайте, дивные мечты! Прощайте, сладостные надежды! Все пропало, погибло, и мне остается лишь одно — умереть!

Нечего и говорить, что эти слова, слабость и бледность Коломбы испугали Перрину, а испуг возбудил любопытство. Коломбе же хотелось облегчить душу, и она, заливаясь такими горючими слезами, каких еще никогда не проливала, поведала достойной воспитательнице обо всем, что произошло между отцом, графом д’Орбеком и ею.

Перрина согласилась, что жених не молод и не пригож, но она считала, что нет большей беды, чем остаться в девицах, поэтому стала доказывать Коломбе, что куда лучше выйти замуж за безобразного, зато богатого старика вельможу, чем быть старой девой. Все эти разглагольствования дуэньи до глубины души возмутили Коломбу, и она вернулась к себе в комнату, оставив в одиночестве Перрину, которая была наделена весьма живым воображением и уже мечтала о том, как из воспитательницы мадмуазель Коломбы она возвысится до звания дамы-компаньонки графини д’Орбек.