Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 5

Фраза эта оказала на Шелтона своеобразное действие; повинуясь инстинктивному нежеланию разбираться в своих политических симпатиях, он поспешно ответил:

— Конечно, нет!

А священник, чтобы закрепить за собой победу, безоговорочным тоном заявил, переводя разговор в возвышенный план, более близкий его сердцу:

— Вы, несомненно, согласитесь, что ваша теория безнравственна в самой своей основе. Она, если хотите, сумасбродна, я бы сказал даже, греховна.

— Почему же прямо не сказать «истерична, нездорова»? — с жаром воскликнул Шелтон: его бесила собственная бесчестность. — Кажется, так называют все, что противоречит общепринятому мнению.

— Что ж, — заметил священник, словно пытаясь взглядом подчинить Шелтона своей воле, — должен сказать, что ваши идеи в самом деле кажутся мне и сумасбродными и нездоровыми. Люди для того и вступают в брак, чтобы иметь детей.

Шелтон покланялся, но это не вызвало улыбки у его собеседника.

— Мы живем в неспокойное время, — продолжал священник, — и меня огорчает, что человек с вашим положением способствует распространению таких взглядов.

— Эти правила высокой морали изобрели те, кому от них ни жарко, ни холодно, а потом навязали их тем, кто от них плачет горькими слезами, сказал Шелтон.

— Никто не изобретал этих правил, — сурово возразил священник. — Они заповеданы нам свыше.

— Ах, да! Прошу прощения, — сказал Шелтон.

Он чуть не забыл, у кого он в гостях. «Этот священник непременно хочет навязать мне свои взгляды», — подумал он. Ему показалось, что священник стал еще больше похож на мула, в его голосе стало еще больше высокомерия, глаза загорелись еще более властным огнем. Одержать победу в этом споре казалось теперь чем-то очень важным, тогда как на самом деле это не имело никакого значения. Но одно действительно было важно: ясно, что никогда и ни в чем эти два человека не смогут достигнуть согласия.

В эту минуту Крокер вдруг перестал храпеть, голова его упала на грудь, и вместо храпа послышалось свое образное посвистывание.

Шелтон и священник одновременно взглянули на спящего, и вид его отрезвил их.

— Ваш приятель, видимо, очень устал, — сказал священник.

Шелтон сразу забыл про свою досаду: их хозяин вдруг показался ему таким трогательным — в мешковатой одежде, худой, со впалыми щеками и немного красным носом, который говорил о том, что его обладатель иногда прикладывается к спиртному. А ведь в конечном счете он добрейший человек!

Добрейший человек поднялся и, заложив руки за спину, подошел к гаснущему камину. Века неоспоримой власти церкви стояли за его спиной. То, что у каминной доски отбиты края и очаг заржавел, что каминные щипцы погнуты и поломаны, а манжеты у священника обтрепались, — все это чистейшая случайность!

— Я не хочу навязывать вам свое мнение, — сказал он, — но вы, мне кажется, не правы прежде всего потому, что ваши идеи порождают у женщин легкомысленное отношение к семейной жизни, и такая точка зрения преобладает сейчас в нашем обществе.

Шелтону тотчас вспомнилась Антония — ее ясные глаза, едва заметные веснушки на нежной, розовой коже, белокурые волосы, собранные в узел на затылке; слово «легкомыслие» было просто неприменимо к ней. И те женщины, которых он видел на улицах Лондона, — женщины, еле бредущие с двумя или тремя детьми, женщины, согнувшиеся под тяжестью детей, которых им не с кем оставить, женщины, которые продолжают работать, несмотря на беременность, истощенные женщины, необеспеченные женщины его собственного класса с дюжиной детей — все эти жертвы святости брака, — разве к ним применим эпитет «легкомысленные»!

— Не для того нам дарована жизнь, чтобы… — Упражняться в остроумии? подсказал Шелтон.

— Удовлетворять свои беспутные желания, — строго поправил его священник.

— Все это, сэр, быть может, было хорошо для предшествующего поколения, но сейчас население нашей страны резко увеличилось. Не понимаю, почему мы не можем сами решать эти вопросы.

— Подобный взгляд на нравственность мне просто непонятен, — заявил священник, глядя с бледной улыбкой на Крокера.

Тот продолжал посвистывать во сне, — только свист у него стал громче и разнообразнее.

— Больше всего меня возмущает то, что мы, мужчины, решаем, какая жизнь должна быть у женщин, и называем их безнравственными, истеричками лишь потому, что они не разделяют наших взглядов.

— Я думаю, мистер Шелтон, что мы вполне можем предоставить решение этих вопросов богу, — сказал священник.

Шелтон промолчал.

— Следуя воле божьей, именно мужчины, а не женщины, всегда устанавливали мерило нравственности. Ведь мы разумный пол!

— Вы хотите сказать, что мы большие ханжи? Да, я согласен, — «е сдавался Шелтон.

— Ну, это уж слишком! — начиная сердиться, воскликнул священник.

— Прошу прощения, сэр, но разве можно ожидать, чтобы современные женщины оставались верны взглядам наших бабушек? Ведь мы, мужчины, своей предприимчивостью создали совсем новые условия существования, а женщин мы ради собственного удобства пытаемся удержать в прежнем положении. Как правило, именно те мужчины, которые больше всего заботятся о собственном удобстве, — в пылу спора Шелтон даже не заметил, какой насмешкой прозвучало слове «удобство» в этой комнате, — готовы обвинять женщин в том, что они отступают от старой морали.

Священник еле сдерживал желание желчно ответить Шелтону.

— Старая мораль! Новая мораль! — сказал он. — Какая нелепость!

— Извините, но, я полагаю, мы говорим об общепринятой морали. Что же касается истинной нравственности, то из миллиона людей вряд ли хотя бы один достоин судить о ней.

Священник слегка прищурился.

— Я полагаю, — сказал он сдавленным голосом, словно рассчитывая, что это придаст его словам больший вес, — каждый образованный человек, который искренне старается служить господу, имеет право смиренно, повторяю, смиренно, притязать на звание человека высоконравственного.

Шелтон уже собрался было сказать что-то резкое, но вовремя сдержался. «Ну что это я, — подумал он. — Точно какая-нибудь баба, всеми силами добиваюсь, чтобы последнее слово осталось за мной».

В эту минуту откуда-то послышалось жалобное мяуканье, и священник направился к двери.

— Одну минутку, боюсь, что это какая-нибудь из моих кошек мокнет под дождем.

Вскоре он вернулся с мокрой кошкой на руках.

— Вот ведь все время выбегают на улицу, — сказал он Шелтону, и на худом лице его, покрасневшем оттого, что он нагибался, появилась улыбка.