Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 6

Выбеленные стены, стоило к ним) прислониться, пачкали, как то знала Сесилия, пол был без ковра и в пятнах. В комнате имелись еще небольшая газовая плита и на ней кое-какая кухонная посуда, да еще столик без скатерти и вместительный посудный шкаф. Ни портьер, ни картин, ни каких бы то ни было украшений, только у окна — старинное, обитое золоченой кожей кресло. Сесилия никогда в него не садилась: ей приятнее было смотреть на этот единственный оазис в пустыне.

— Ветер сегодня восточный, папа. Тебе, вероятно, ужасно холодно, ведь здесь не топлено.

Мистер Стоун отошел от конторки и встал так, чтобы свет падал на лист бумаги, который он держал в руке. Сесилия почувствовала всегда сопутствующий отцу запах золы и печеного картофеля. Мистер Стоун заговорил:

— Послушай, я тебе прочту: «В состоянии общества тех дней, облагороженном названием цивилизации, единственным источником надежды было неумирающее мужество. Среди тысячи разрушающих нервы обычаев — среди питейных заведений, патентованных лекарств, неосвоенного хаоса изобретений и открытий, — когда сотни говорунов вещали со своих кафедр о том, во что верила лишь ничтожная часть населения, а тысячи писак сегодня писали то, что через два дня уже никто не читал, когда люди запирали животных в клетки и заставляли медведя плясать жигу на забаву детям и каждый старался одолеть другого, когда, короче говоря, люди, как комары над загнившей лужей в летний вечер, кружились, не имея ни малейшего понятия, зачем они это делают, мужество продолжало жить… То был единственный просвет в долине мрака».

Он умолк, потому что дочитал последнее слово на листе, но ему явно хотелось продолжать. Он шагнул к конторке. Сесилия поспешно спросила:

— Можно закрыть окно, папа?

Мистер Стоун мотнул головой; Сесилия увидела, что в руке у него второй исписанный лист. Она встала, подошла к отцу и сказала:

— Папа, я хочу с тобой поговорить.

Она взялась рукой за шнур, которым был подпоясан его халат, и потянула за кисть.

— Осторожно, — сказал мистер Стоун. — На нем держатся брюки.

Сесилия отпустила шнур. «Отец просто невозможен», — подумала она.

А мистер Стоун, поднеся лист поближе к глазам, начал снова:

— «Однако найти тому причину было нетрудно…»

Сесилия сказала в отчаянии:

— Это насчет той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.

Мистер Стоун опустил лист и стоял, весь немного согнувшись; уши у него двигались, будто он хотел отогнуть их назад, голубые глаза, в которых возле крохотных черных зрачков лежали белые пятнышки света, уставились на дочь.

«Вот теперь он слушает», — подумала Сесилия и заторопилась.

— Она в самом деле тебе необходима? Ты не мог бы обойтись без нее?

— Обойтись без кого?

— Без той девушки, которая приходит к тебе писать под диктовку.

— Но почему?

— По той простой причине…

Мистер Стоун опустил глаза, и Сесилия увидела, что он снова поднял лист и держит его уже почти на уровне груди.

— Разве она пишет лучше, чем могла бы писать любая другая девушка? быстро проговорила Сесилия.

— Нет.

— В таком случае, папа, сделай мне одолжение: найми кого-нибудь другого. Я имею серьезные основания просить тебя, и я…

Сесилия умолкла: губы и глаза ее отца двигались, он, несомненно, читал про себя.

«С ним можно потерять терпение, — подумала она. — Он ни о чем не думает, кроме как о своей несчастной книге».

Заметив молчание дочери, мистер Стоун опустил лист и терпеливо ждал, что она скажет дальше.

— О чем ты меня просила, дорогая? — спросил он.

— Папа, умоляю тебя, послушай же, ну хоть одну минуту!

— Да, конечно,

— Я говорю о девушке, которая приходит к тебе писать под диктовку. У тебя есть основания желать, чтобы приходила именно она, а не какая-либо другая девушка?

— Да, — сказал мистер Стоун.

— Какие же именно?

— У нее нет друзей.

Сесилия не ожидала столь нелепого ответа; она опустила глаза, не зная, как отнестись к этому. Молчание длилось несколько секунд, и вот снова послышался голос мистера Стоуна, теперь уже более громкий.

— «Однако найти тому причину было нетрудно. Человек, выделившийся среди других обезьян своим стремлением познать, с самого начала был вынужден закалить себя против опасных последствий познания. Как звери, подвергающиеся суровому воздействию арктического климата, все больше обрастали мехом по мере снижения температуры, так у человека становилась все толще его броня мужества, чтобы он мог выдерживать острые уколы собственной своей ненасытной любознательности. В те времена, о которых идет речь, когда непереваренные знания огромными полчищами ринулись на штурм, человек страдал ужаснейшей диспепсией, нервная система его была вконец измотана, а мозг крайне возбужден; и выжил он только в силу способности вырабатывать в себе новое и новое мужество. Как ни мало героичны (в ту пору всеобщего мелкого соперничества) кажутся его деяния, никогда еще, однако, человечество, взятое в массе, не проявляло себя более мужественным, ибо никогда еще оно так не нуждалось в мужестве. Показатели того, что это отчаянное положение осознавалось самим обществом, многочисленны. Небольшая секта…»

Мистер Стоун умолк; взгляд его снова уперся в край листа, я он поспешно двинулся к конторке. Но в тот момент, как он снял камень с третьего листа и взял лист в руки, Сесилия воскликнула:

— Папа!

Он остановился и повернулся к дочери. Сесилия увидела, что он сильно покраснел; вся ее досада исчезла.

— Папа, я относительно той девушки…

Мистер Стоун, казалось, размышлял.

— Да-да, говори, — сказал он.

— Мне кажется, Бианке неприятно ее присутствие в доме.

Мистер Стоун провел ладонью по лбу.

— Прости, дорогая, что я стал читать тебе вслух, — проговорил он, иногда для меня это такое облегчение…

Сесилия подошла к нему и с трудом удержалась, чтобы снова не потянуть за шнур с кистями.

— Ну, конечно, дорогой, — сказала она, — я отлично понимаю.

Мистер Стоун посмотрел ей прямо в лицо, и под этим взглядом, который, казалось, пронизывал ее насквозь и видел что-то находящееся за ней, Сесилия опустила глаза.

— Как странно, что ты моя дочь, — сказал мистер Стоун.

Сесилии и самой это часто казалось непостижимым.

— В атавизме много такого, о чем мы пока еще ничего не знаем, — сказал мистер Стоун.

— Папа, но, право же, послушай одну минуту! — воскликнула Сесилия с горячностью. — Дело действительно серьезно.

Она отвернулась к окну; еще немного, и она бы расплакалась.

— Я постараюсь, дорогая, — смиренно проговорил мистер Стоун.

Но Сесилия думала: «Надо проучить его. Слишком уж он поглощен собой» и продолжала стоять не двигаясь, вздернув плечи и тем показывая, как сильно она раздражена.