Джон Голсуорси - Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 12

С людьми, которые вызывают к себе интерес, обычно заговариваешь не сразу — удерживает какая-то робость. Так что прошло довольно много времени, прежде чем я познакомился с ним. Однажды я увидел его неподалеку от пруда Серпентайн. Он шел один и, видимо, был чем-то очень опечален, но весь его облик по-прежнему оставался поразительно ярким. Он присел на скамью рядом со мной, положил свои маленькие высохшие руки на худые колени и стал разговаривать сам с собой тихо, почти шепотом. Мне удалось уловить несколько слов: «Бог не может быть похожим на нас». Я боялся, что он и дальше будет изрекать такие же бесценные истины, которые нет смысла подслушивать. Мне следовало либо уйти, либо заговорить с ним.

— Почему? — повинуясь какому-то порыву, спросил я.

Он взглянул на меня без всякого удивления и сказал:

— Я потерял девочку моей хозяйки… Она умерла! Ей было только семь лет!

— Та самая девчушка, которую я не раз видел с вами?

— Вы ее видели?.. Правда? Я очень рад этому.

— Я часто видел, как вы смотрели с ней на цветы, на деревья, на этих уток.

Его лицо засветилось грустью.

— Да, — вздохнул он, устремив взгляд на гладь пруда. — Она была хорошим товарищем такому старику, как я.

У него была необычная манера разговаривать, которая очень подходила к его забавному маленькому лицу.

Потом он посмотрел на меня своими голубыми, по-юношески живыми глазами, которые сверкали, точно два огонька, окруженные густой сетью морщинок. А когда он заговорил снова, голос его звучал бодрее, и я порадовался этому.

— Мы были большие друзья… А этого я никак не мог ожидать. Но ничто не вечно. Правда?.. Прежде я служил в оркестре театра «Хармони», и в те времена мне даже в голову не приходило, что наступит день, когда я не буду там больше играть. Я чувствовал себя, как птица, и это благодаря музыке, сэр. Вы забываете обо всем на свете, подобно вон тому дрозду.

И он стал подражать дрозду, да так искусно, что я не был уверен, кто ж из них начал первым.

— Птицы и цветы! Какое же это чудо, — продолжал старик, указывая ногой на маленький золотистый цветок. — Даже этот лютик!.. Ну, видели ли вы когда-нибудь такое удивительное творение природы? — Потом, обернувшись ко мне, он добавил: — И все же я как-то слышал, что коровам эти цветы вредны. Неужели это возможно? Сам-то я не сельский житель, хоть и родился в Кингстоне.

— В моих краях коровы охотно едят их, — заметил я. — Да и фермеры говорят, что они любят лютики.

— Я рад слышать это. А то обидно было думать, что такие прелестные цветы приносят вред.

Когда я поднялся, чтобы уйти, он тоже встал.

— Как мило с вашей стороны, что вы заговорили со мной.

— Мне это доставило только удовольствие… Здесь, в парке, я обычно бываю днем. Если вам когда-нибудь захочется поболтать со мной еще, вы можете найти меня здесь.

— Чудесно! — воскликнул старик. — Чудесно!.. Я стараюсь дружить с животными и цветами, но мне не всегда удается понять их.

Тут мы распрощались, и он опять уселся на скамью, положив руки на колени.

Когда я в следующий раз встретил его, он стоял у ограды, держа на руках старую, очень несчастную с виду кошку.

— Терпеть не могу мальчишек, — сказал он, даже не поздоровавшись. Знаете, что они вытворяли с этой бедной старой кошкой? Тащили ее на веревке и хотели утопить. Видите, как глубоко врезалась веревка вот здесь! Мне кажется, мальчишки презирают всех старых и слабых.

Он протянул мне кошку, которая в его маленьких высохших руках казалась почти мертвой. Более несчастного существа мне еще не приходилось видеть.

— Я думаю, — сказал он, — что кошка — одно из самых изумительных созданий в мире. Как глубоко заложена в ней жизнь!

Пока он говорил, кошка приоткрыла пасть, словно протестуя. Вид у нее был самый плачевный.

— Что же вы думаете с ней делать?

— Возьму домой. Ведь тут она может умереть.

— А вы не считаете, что для нее это было бы куда лучше?

— Как знать! Я подумаю. Полагаю, что немножко ласки и тепла пошло бы ей на пользу. Она ведь очень умная: я вижу это по ее глазам.

— Можно мне пройтись с вами немного?

— О, я буду счастлив!

Мы пошли рядом, привлекая к себе насмешливые взгляды чуть ли не всех прохожих: уж очень лицо его напоминало лицо матери, кормящей ребенка!

— Вот увидите, — заверил он меня, — завтра эту кошку нельзя будет узнать. А сейчас мне нужно пробраться к себе так, чтобы моя хозяйка не заметила. Странная она женщина. Я уже подобрал несколько бездомных животных.

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

— Благодарю вас… Я сейчас позвоню у черного хода, и когда хозяйка пойдет вниз открывать, я проскочу наверх через парадное. Она подумает, что это мальчишки. Они ведь часто так делают.

— Но разве она не убирает ваши комнаты, не прислуживает вам?

От улыбки лицо его еще больше сморщилось.

— У меня всего одна комната, и я сам убираю ее. О, мою хозяйку никак нельзя допускать до этого дела, даже если б это и было мне по карману… Не откажите мне в любезности, пойдемте со мной. Вы могли бы отвлечь ее внимание, спросив, где живет мистер Томсон. Это я. В музыкальном мире я был известен под фамилией Моронелли. Но, по правде сказать, в моих жилах нет итальянской крови.

— А наверх мне можно подняться?

— Это будет большой честью для меня. Но я живу очень скромно.

Мы вышли из парка у Ланкастерских ворот, там, где все дома такие богатые, и углубились в узкую улочку, чем-то похожую на грязного ребенка, который прячется за материнской юбкой. Здесь он вынул из кармана газету и завернул в нее кошку.

— Странная она женщина, моя хозяйка, — повторил старик. — Родом из Шотландии, знаете ли.

Потом он решительно позвонил и стремглав бросился вверх по лестнице.

Но уловка не удалась. Когда он открыл дверь, я увидел в передней невысокую худую женщину, одетую в черное, с суровым, бугристым лицом. Ее голос прозвучал резко и решительно:

— Что это у вас, мистер Томсон?

— Газета, миссис Марч.

— Вот как! Но эту кошку вам все равно не удастся протащить наверх.

И тут в голосе этого маленького тщедушного старичка вдруг зазвучала отчаянная решимость.

— Отойдите, прошу вас. Если вы меня не пустите, я съеду с квартиры. Кошку необходимо отнести наверх. Она больна, и я возьму ее к себе.

Тут вмешался я:

— Скажите, здесь живет мистер Томсон?

В ту же секунду он проскочил мимо нее и кинулся наверх.

— Это он, — ответила хозяйка. — До чего же он мне надоел со своими грязными кошками! Он что, вам нужен?

— Да.

— Он живет на самом верху, — сказала она, а затем неохотно, и как бы извиняясь, добавила: — Ничего не могу поделать, он всегда меня раздражает.

— Это не удивительно.

Она взглянула на меня. Неудержимое желание поболтать, одолевающее тех, кто целыми днями открывает на звонки дверь, и присущая шотландцам страсть оправдываться одновременно отразились на ее лице, которое было похоже на холмистый берег, иссушенный восточным ветром.