Вайжгантас - Немой

Будучи неженатым, бывало, хмелел при мысли о любви, утопал в усладах, рисуемых ему фантазией. Накануне женитьбы он возвел все это в еще большую степень, а как дошло до дела, оказалось, что подлинная любовь не дает ему и десятой доли того, о чем он мечтал. Неужто такова цена заурядного супружества? Какой-то внутренний голос подсказывал ему:

— Не совсем так. Когда складываешь одну любовь с другой, ее получается больше; когда обе стороны преумножают любовь, она слаще. Одна же половина половину и создает.

Чем больше остывал Казис от первоначального любовного угара, тем отчетливее замечал, что Анелия совершенно пассивна, не подогревает ничем их любовь. Он больше не бегал вприпрыжку в клеть и из клети, стал с каким-то удивлением присматриваться к своей Анелии и о многом догадываться.

Хозяйка Анелия была хоть куда, что и говорить. Двор Шнярвасов словно возродился к жизни. Дом прямо-таки засиял, просветлели окна, побелели стены. В хлевах едва ли не сразу же появился новый бойкий молодняк, тучнее стали коровы, у них прибавилось молока, а там и пища появилась сытнее.

К молодоженам зачастила вся деревня. Кто угодно в любое время находил повод, чтобы заглянуть к ним. Даже брат Казимераса, тяжелый на подъем парнишка, живо оброс приятелями-сверстниками. Для каждого у Анелии находилась приветливая, любезная улыбка. А гостю и этого хватало и притом, пожалуй, значило больше, чем иные угощения. И возвращался он в отличном настроении, будто подарок получил.

Вот этих-то подарков или угощений один Казис и не получал. С ним Анелия была неизменно ровной, серьезной. Скажете, дело обыденное? Именно с этим Казис и не желал соглашаться: он истосковался по сказке, которая придает будничности неповторимость. А королева из сказки по имени Анелия ни разу не улыбнулась ему так, как остальным мужчинам, отчего у тех сердце таяло, а у Казиса от ревности стыло.

Соперничество с Теткой, которое только-только зарождалось, снова пошло на убыль: над двором Шнярвасов сгустились тучи, в которых, правда, бывали и просветы. А причиной этих просветов, хотя бы для одной Анелии, был Йонас Буткис, отчего для Казимераса, увы, все вокруг становилось еще пасмурнее. Отношения между Шнярвасами и Буткисами в том виде, в каком они существовали раньше, теперь не задались. Тетка, просватав Казюкаса, невзлюбила «ее». Анелии не было никакого дела до Тетки, оттого она и не пыталась растопить лед; она не имела обыкновения бегать по соседям, а значит, и к Буткисам. И чего, спрашивается, ей туда ходить, если Йонас то и дело сам заглядывает к ним?

Как для старухи-покойницы Шнярвене Тетка была лучиком в ее жизни, так и для молодой Шнярвене им же был сейчас Йонас. Как прежде членом семьи Буткисов был Казис, так нынче членом семьи Шнярвасов стал Йонас. Он постоянно крутился тут — ни дать ни взять домовой. Иначе его и не назовешь: к Шнярвасам он обычно мчался на всех парах, точно подгоняемый доброй или злой силой. Не успев открыть дверь, принимался токовать уже с порога, а завидев Анелию, здоровался с ней непременно за руку, хотя уже несколько раз успевал увидеть ее в тот день до этого, и так крепко стискивал ей пальцы, что Анелия тут же расплывалась в доверчивой улыбке. Никому больше она так не улыбалась. И Йонас растворялся в этой женской улыбке. Он стал все сильнее скучать по ней. От этой улыбки он и сам светился подобно солнышку и угасал, стоило ему отстраниться от Анелии, становился озабоченным и хмурым.

Мать его, Буткене, была искушенным человеком. Она заметила тягу Йонаса к женщинам; ей показалось, что и он, побывав на свадьбе у Казимераса, тоже захочет жениться. Сначала сватовство, потом обрученье — с ума сойти можно. Расплясался-разгулялся, страсти взыграли, вот и носится теперь к молодоженам, чтобы хоть воздухом тем подышать. Правда, одно ей становилось чем дальше, тем непонятней: ее Йонюкас, обычно, как ребенок, откровенный со своей матушкой, сейчас уже не делится с ней переживаниями и вообще редко заводит разговоры. Вернувшись от Шнярвасов, тут же направляется к своей постели, валится на нее и прикидывается, что хочет спать, да только напрасно: подолгу ворочается с боку на бок, вздыхает, в сердцах сплевывает, а уже уснув, неожиданно вскакивает, разговаривает во сне, смеется или плачет.

— Йонас, у тебя нервы не в порядке. Я тебе дам валерианового корня попить, — предложила однажды мать.

— Лучше ты его кошкам дай, маменька. Говорят, они большие любительницы, а мне и обыкновенная вода сойдет. Мои хвори с любым здоровьем поспорят, — пытался отшутиться Йонас, но в глазах его была видна такая мука, что мать побледнела.

Она резко стиснула обеими руками его за виски, с паническим страхом заглянула ему в глаза, выкрикнула прямо в лицо:

— Йонас, да что с тобой?.. Живо отвечай, что случилось? Почему ты скрываешь от меня что-то?

Йонас не выдержал испуганного взгляда матери. Что-то внутри неожиданно рухнуло, рассыпалось на куски подобно плиткам или кирпичам раскаленной сверх меры изразцовой печи. Осталась одна оболочка, а внутри — ничего.

Йонас совсем потерял голову. Глаза его стали точно такими же, как у матери, заблестели от такого же безумного страха. Он тоже стиснул в ладонях ее виски и тоже воскликнул, как помешанный:

— Мама! Я продал душу дьяволу!!!

У матери побелел теперь даже нос. Она пошатнулась и стала постепенно оседать на пол. Буткене лишилась чувств — нет, сознания она не потеряла, а просто напоминала больного анемией, взбирающегося на высокую гору. Глаза ее были открыты, но взгляд их был каким-то козьим — водянистым, как сыворотка. Она приоткрыла рот, точно собираясь выплюнуть что-то противное; в уголках губ выступила мутная пена.

— О господи, да ты же кончаешься, матушка! — крикнул Йонас, и в голосе его было слышно уже иное безумие, окончательно поглотившее прежнее.

Однако он представления не имел, как спасать ее. К счастью, в это время притащилась с ведрами воды работница.

— Да что же это такое? Никак Тетка сомлела? Плесни-ка ей холодной воды в лицо… — И не дожидаясь, покуда Йонас последует совету, сама схватила жестянку и плеснула Тетке прямо в глаза.

Буткене вздрогнула, и ее мутный взгляд заметно просветлел. Она оперлась обеими руками о землю и, поддерживаемая под мышки Йонасом, поднялась. Затем, уцепившись за служанку, дошла до кровати и, ни слова не говоря, легла. Она выглядела совершенно обессиленной, казалось, не могла пошевелить рукой; одной она провела по губам, другая была бессильно вытянута вдоль тела.

Работница приложила палец к губам и взглядом показала Йонасу, что больную нужно оставить в покое. Они вышли на цыпочках из комнаты. За дверью работница прошептала:

— Не горюй. Поправится. Видать, съела что-нибудь тяжелое. К тому же с женщинами такое частенько случается, сразу и не сообразишь, что к чему. Я за ней присмотрю.