Вайжгантас - Немой

Казимерас Шнярва, гонимый тревожными и вовсе не праздничными чувствами, первым прискакал домой сразу же после того, как свершилось воскресение, едва успев обойти с процессией вокруг костела. Взволнованный, растроганный благовестом, залпами салюта, он шагал вместе с остальными прихожанами и по укоренившейся сызмальства привычке повторял про себя семь молитв, прося у всевышнего, чтобы в нынешнем году его не одолели недуги и прочие напасти, как вдруг сердце у него замерло. Это было самое настоящее предвестие — случилось что-то плохое: загорелся дом или стряслось что-нибудь в этом роде. Казимерас не на шутку перепугался и, с трудом дождавшись конца церемонии, вскочил в телегу и пустил коня галопом. Примчавшись, он бросил во дворе коня и влетел в избу — никого. В доме холодно, печь не топлена, никаких следов праздничных приготовлений. Анелии не было нигде — ни в горнице, ни в ко-море, ни в клети.

— С Йонасом сбежала… — мелькнуло подозрение, поскольку и Йонаса в костеле Казимерас не видел.

— Руки на себя наложила… — было его второй мыслью.

Он опрометью кинулся к риге. Уже в проходе увидел издалека какой-то холмик, которого там прежде не было. Подбежал — батюшки-светы! Анелия, в той же позе, в которой мы ее видели.

— Анелюте, душенька! Да что ж это с тобой приключилось? Захворала, бедняжечка, или еще какая беда… — ласково, любовно запричитал он, как мать, встревоженная болезнью своего ребенка, беря обессилевшую женщину на руки и неся в дом. Только сейчас Анелия открыла глаза и осмысленным взглядом поглядела на мужа, на лице которого было написано то, чего она раньше не понимала, — его безграничная любовь, беспокойство за нее и сочувствие. Это до слез растрогало ее. Одной рукой она обняла мужа за шею и, прижавшись губами к его губам, разразилась горькими и даже конвульсивными рыданиями.

— Кто же тебя, моя маленькая, обидел, а? Скажи!

— Муж мой, богом данный… В самое воскресение… колокола гудели… а я с Йонасом…

Все прояснилось. Лицо Казимераса покрылось смертельной бледностью, затем кровь внезапно прилила к голове; он покраснел, точно от страшной натуги. Положил Анелию, заботливо укрыл ее и, ни слова не говоря, вышел. Отправился в чулан, выбрал из кучи железяк в ящике одну поувесистей, повертел ее в руке и направился к Буткисам с твердым намерением убить Йонаса.

Зашел — тоже никого не видать и не слыхать. И ему стало жутко. Ни Йонаса, ни Тетки, ни кого-нибудь из работниц. Выходит, не приехали еще.

— Ну, погоди, «друг любезный», я с тобой расквитаюсь за все хорошее, как и ты со мной за мою преданность…

И он, так и не подкрепившись, принялся ждать. Расхаживал по двору, как тигр в клетке, и все поглядывал за ограду. Все вернулись почти в одно время, как это было и при отъезде, а Буткисов все не было. Что бы это значило? Прошел почти целый час. Только сейчас он увидел Тетку, бредущую со своим и его семейством. Значит, Йонас за ними не ездил. Казимерас не выдержал и, выйдя им навстречу, спросил:

— А Йонас где же?

— Да я и сама не знаю… — ответила Тетка, не скрывая сильного испуга и недоумения. — Он же должен был приехать за нами…

Буткене обошла дом: ни Йонаса, ни коня. Стало быть, уехал. Да, но куда? По лицу Казимераса Буткене без труда догадалась, что с сыном стряслась беда, и еще больше испугалась.

Работница поставила кипятиться молоко, принесла мяса. Отхлебнув немного, Тетка вышла во двор. На земле отчетливо виднелась свежая колея, ведущая сначала со двора, а потом резко сворачивающая в сторону. Буткене вернулась в горницу, опустилась на колени перед распятием и, воздев руки к небу, прошептала:

— Христос воскресший, спаси мое дитя…

Долго стояла она на коленях, долго сидела у окна, глядя на улицу. И даже когда стемнело и все отправились спать, продолжала сидеть на том же месте как истукан в ожидании своего блудного сына. Ох, и тягучим же был для бедняжки тот день… Длиннее трех жизней. Она могла просверлить своим взглядом стекло… Дождалась… Разговор не заводили — и без того обоим все было ясно.

Казис не дождался возвращения Йонаса или просто не заметил его, так что в тот раз убийство не состоялось, зато решимость сделать это осталась. Он ведь был уже мужчиной, а главная особенность мужа зрелого — мстительность, тогда как для юноши это — чувственность.

Бурные переживания дня не исправили Йонаса, а если и переменили, то ненадолго. Он вновь обрел душевное равновесие; теперь его на край света силком было не выгнать — сейчас ему не страшны были ни мать, ни деревенские пересуды, ни сам Казимерас. Ему хорошо было находиться рядом «с ней», а что из этого получится — какая разница? Конец ясен — преисподняя, душа, отданная нечистому.

Йонас страдал сейчас сильнее, чем в тот раз, когда он обратился к ксендзу. Стоило ему узнать, что Анелия уже встала с постели, уже переболела нервной горячкой, на него накатила такая тоска по ней, такое желание снова встретиться, снова предаться радостным утехам, что больше ни о чем ином он уже не мог думать. Он вконец извелся, мысленно, уносился все в ту же сторону, а пособник-черт все настойчивее привлекал его к себе, покуда не внушил твердую решимость — устранить помеху, мужа Анелии, а ее взять к себе. Но что на это сказала бы сама Анелия, ему не пришло в голову спросить у нее, ибо ему чужда была душевная тонкость человека, который, поддавшись однажды своей слабости, вряд ли повторяет эту ошибку. Да и к чему ему было ее согласие, ведь иначе, по его мнению, и быть не могло. Как осуществить свое намерение, Йонас пока толком не решил, но думать об этом стал, притом все чаще, каждый день.

Развязку ускорил сам Казимерас. Он ни словом не напоминал слабой еще Анелии о случившемся. Но стоило ему лечь спать, как его прошибал холодный пот при мысли о том, как им жить дальше. Он простил Анелии ее слабость, как делал это и прежде. Но кто может поручиться, что ее сердце и впредь не станет осквернять любовник? Нет и не может быть такой поруки. Значит, нет ему больше жизни. Остается уйти из этой жизни, не оставив, однако, в живых и своего торжествующего соперника Йонаса.

Однажды в базарный день Казимерас запряг коня и, дождавшись, когда Йонас появился у себя во дворе, встретил его предложением:

— Йонас, поехали со мной, потолковать нужно, как нам быть дальше. Так жить больше невозможно.

По лицу Казимераса Йонас понял, что добром это не кончится, и похолодел от ужаса. И все же он почувствовал облегчение: нежданно-негаданно подвернулся случай устранить помеху со своего пути; сам бы он ничего не смог придумать. Поэтому, ничего не сказав, Йонас поспешно накинул зипунишко и уселся рядом с Казисом.

Миновав свои поля, они должны были свернуть и ехать дальше к базару холмами вдоль низины, поверх крутого лога, однако Казимерас направил коня по большаку в Чибисово болото.