Борисав Станкович - Дурная кровь

Вот они уже пошли суетиться у очага, отделяя часть из общего котла и заправляя блюдо по вкусу своего мужа. Кое-кто притащил даже из дому масло и муку, которую муж любит больше всего, кое-кто свое вино, опасаясь, что от здешнего, более крепкого, муж натворит черт знает что, тогда как от своего, привычного, с ним ничего не будет. И так каждая. Только бы ей было хорошо и весело! А на Софку ни одна даже не посмотрит — не то что поблагодарить за пиршество и веселье, причиной которых была ее свадьба. И лишь на заре, когда, по обычаю, начнут собираться гости и Софку надо будет одевать к венцу, они вдруг вспомнят о ней. Окружив ее тесным кольцом и словно бы раскаиваясь, что, самозабвенно и эгоистично предавшись веселью, позабыли о ней, они станут, причесывая и обряжая ее, лить слезы и горестно причитать.

Но Софка их не винила. Она понимала, что только на свадьбах и славах они могут уйти от забот, детей и насладиться жизнью. Тем более, что и перед свадьбой бывало много всяких хлопот и приготовлений, и поэтому, когда праздник наконец наступал, женщины, позабыв обо всем на свете, набрасывались на еду, питье и удовольствия. Причина этого, во-первых, заключалась в том, что только тогда им это и было доступно, а во-вторых, свадьба доставляла им особую радость, всегда вызывая воспоминание о собственном венчании. Одни бесновались от радости, что мечты их осуществились — вышли за любимого и желанного, и от сожаления, что тогда были глупы, стыдливы и сдержанны; другие — от горя и тоски по несбывшимся надеждам, по любви, которой им так и не удалось узнать.

Поэтому Софка с улыбкой смотрела на их разгоряченные от вина и возбуждения лица, на их разметавшиеся волосы, небрежными прядями падавшие на шею; на их антерии и кушаки, ослабевшие и съехавшие на сторону: она видела, что они едва собой владеют. Чем гуще ночная темень, тем сильнее становилось их волнение. Нет сил дождаться полной темноты (хотя уже порядочно стемнело), когда должно начаться пиршество. Давно уже зажгли свечи в комнатах и фонари перед домом и во дворе, давно уже разносятся крепкие ароматы с кухни, пыль во дворе стоит столбом от беготни, но празднество все не начинается. Нет музыкантов, а без них какое же веселье? И правда, почему это музыканты не идут? Ведь так никакого терпения не хватит — наешься, напьешься, не дождавшись их прихода, и все пропало, уж не будет той радости, даром пропадет долгое томление и ожидание… Поэтому, когда наконец снизу послышались звуки музыки, весь дом пришел в движение, все бросились к воротам с возгласом:

— Музыканты! Музыканты!

Действительно, это были они. Слышен был даже звон бубенцов на руках и ногах у танцовщиц и крики детворы, скакавшей впереди музыкантов. С приближением музыкантов во дворе поднимался все больший гам.

— Эй, старая, старая!

Это относилось к матери, которая, и без того взволнованная, тут, казалось, прямо рехнулась от счастья. Дождалась, что и ей, как каждой матери на свадьбе дочери, пришла пора вести коло.

Наконец музыканты вошли во двор. Поклонившись Тодоре, они стали у ворот, сбившись в кучу. Танцовщицы сняли бубенцы и скромно отошли в сторону. Стряпуха быстро подошла к Тодоре и, низко кланяясь, сказала:

— Дай бог счастья, старая!

Она подала Тодоре сито, полное сахару, орехов и других сластей, которые та, танцуя, должна будет свободной рукой разбрасывать по двору и комнатам, чтобы жизнь ее дитяти была такой же обильной, сладкой и богатой.

Музыканты заиграли. Тодора вышла в круг… Но то ли от радости, то ли от смущения, что все на нее смотрят, смешалась и стала делать ошибки. Однако другие тут же с веселым смехом подстроились к ней. Она быстро оправилась от волнения и увлеченно повела хоровод, свободной рукой разбрасывая из сита сахар и орешки по двору и дому.

Мрак сгущался; ярче светили фонари; казалось, дом, горящий огнями, насыщенный теплом и запахами разгоряченных тел, мокрых от пота одежд, дрожит и колеблется. А коло все разрасталось, уже закружилось вокруг дома, забив двор до отказа; за оградой толпились соседи, большей частью девушки, которых привели поглядеть на Софкину свадьбу. Войти в ворота было уже невозможно. Со всего города начали стекаться парни и включаться в коло…

И весь этот люд глазел на Софку. С не меньшим интересом, как казалось Софке, они разглядывали разложенные на веранде за ее спиной подарки, которые завтра понесут к жениху: шелковые одеяла, перины и подушки. Особенный интерес вызывало красное шелковое двуспальное стеганое одеяло. Софке почудилось вдруг, что она сидит голая, и она судорожно начала осматривать себя, чтобы увериться, что она одета и что на ней все в порядке. Но тут же спохватилась: нельзя этого допускать, нельзя, чтобы посторонние видели, как она сидит одна, подумали, что у нее, наверное, тяжело на душе, и стали бы ее жалеть. Софка быстро сбросила шаль и сошла вниз. Громко, словно кому-то наперекор, она сказала:

— Пошли плясать!

— Невеста, невеста хочет плясать!

Все, в особенности тетки, окружили ее тесным кольцом. Они были счастливы, что и в этом Софка оказалась выше других, сама вышла плясать, — обычно невесту приходится упрашивать и вытаскивать из угла.

Музыканты заиграли. Танцовщицы, оказывая ей честь, выстроились перед Софкой, чтобы сопровождать ее. Софка смерила всех взглядом исподлобья. Закусив нижнюю, влажную и горячую губу, отчего верхняя чуть выпятилась, она повела коло. Да как! Она была уверена, что ноги ее не подведут. Знала, что теперь-то на нее и будут глазеть самым наглым образом; каждое ее движение, ноги, колени, случайно мелькнувшие из-под платья — все будет ставиться в связь с завтрашним днем, с мужем, с брачной ночью. Знала, что особенно будут пожирать ее глазами незнакомые мужчины. Опустив глаза и глядя на грудь, колени и носки, она вся отдалась танцу. Она слегка присела, подпрыгнула и мягко и плавно пошла, покачиваясь в такт музыке.

Остальные, с нетерпением ожидавшие этого момента, принялись плясать с еще большим увлечением и азартом, а особенно знаменитая Паса, страстная плясунья. Увидев, с каким самозабвением пляшет Софка, она ревниво пустилась за ней. Но тетки и мать не допустили, чтобы Паса соперничала с Софкой. Они встали рядом, стараясь превзойти ее в танце. Софка воспользовалась их состязанием и незаметно отошла. Женщины, обхватив друг друга за пояс, двигались шаг в шаг, образовав единую слитную цепочку. Вскоре двор стал тесен, музыка гремела, пляски становились все исступленнее…

К ночи вернулся и эфенди Мита, подстриженный и побритый. Как требовали порядок и обычай, он пришел тогда, когда знал наверняка, что женщины приготовили все положенное: Софка побывала в банях, подарки разложили на веранде, встретили музыкантов, сплясали первое коло и разбросали сахар. Только тогда он мог приступить к своим обязанностям: встречать гостей-мужчин.