Борисав Станкович - Дурная кровь

— Скажи этому поганцу (сыну): живым не будет, коли услышу, что он опять шатается и бездельничает.

— Хорошо, хорошо! — раздался тихий, но твердый голос Софки, выходящей вслед на мужем из комнаты.

Рука слуги, державшая стремя, задрожала, когда на пороге появился темный силуэт Томчи. От обильных яств и возлияний он преждевременно обрюзг и растолстел. Грудь что у женщины. Рот едва заметен в двойном подбородке, переходящем в короткую толстую шею. Одет он был в широкие, простые штаны, доломан с широким поясом, сапоги выше колен и меховую шапку.

Мощная и мрачная фигура, освещенная сзади лампой, которую Софка взяла с табурета у дверей и подняла высоко над головой, чтобы было светлее, производила страшное, гнетущее впечатление.

Слуга, еще раз бросив на коня испуганный взгляд, — не забыл ли чего? — подвел рыжего, надел стремя на поднятую ногу Томчи, быстро перешел на другую сторону и повис на седле, чтобы хозяин мог спокойно и легко сесть. Сев на коня, хозяин запахнул хорошенько гунь, покрыл ноги и колени, проверил, не отсырел ли порох в пистолетах. Тем временем слуга побежал к воротам и отворил их, придерживая створки. Утеплившись, хозяин почувствовал, что сидит крепко и удобно, взял в руки поводья, перекрестился и, не подав Софке руки, поехал.

— С богом!

— Счастливый путь! — ответила Софка, продолжая светить ему, пока он, уверенно покачиваясь на рыжем, не исчез в воротах.

Только услышав, что слуга затворил за мужем ворота, Софка медленно вернулась на кухню, уже освещенную пламенем очага, раздутого детьми, которые сгрудились вокруг него, заспанные, с гноящимися глазами, в нитках, клочьях шерсти и ваты с постелей. Они весело и непринужденно поглядывали кругом, засунув босые ноги в пепел у очага. Как обычно, Софка принялась их бранить. Затем прошла в горницу, вернулась, волоча за собой подушку, и, сложив ее, села на нее у очага. В одной джезве она поставила варить кофе, в другой — греть ракию. Зная, что мать готовит не для них, дети полезли в ларь у стены. Подпирая головенками большую, тяжелую, старую крышку, они таскали из ларя ломти хлеба и ели их, разбрасывая крошки по кухне, комнатам и особенно по горнице отца, куда они не смели заглядывать, пока он бывал дома, и откуда теперь с восторгом выволакивали подушки, рядна и другие вещи. Софка словно ничего не видела. Иногда только вдруг вскидывалась и, увидев, чем они занимаются, вспыхивала и бросала в них туфлей, деревянной сандалией или чем другим, что попадало под руку, а затем снова оставляла их в покое. Слуга, затворив ворота, притащил охапку дров и тоже уселся у огня, расположившись поудобнее. Сняв опанки, он засучил штаны до колен и принялся вытаскивать из штанин солому. Начало светать. Синева зари стала пробиваться сквозь дымовое отверстие, вступая в схватку с пламенем очага. Из соседних дворов послышались стук топора, скрип колодезного журавля, постукивание деревянных сандалий по мощеным дворам, а с базара, от городских ворот и кофейни стали доноситься протяжные выкрики продавцов салепа и сильный, резкий запах углей в мангалах перед лавками. У колодца появились женщины. По шумному поведению детей они поняли, что Томча уехал, и, оставив кувшины у колодца, без стеснения шли к Софке выпить кофе, посидеть, причем так заговаривались, что из дому приходилось по нескольку раз присылать за ними детей.

Софка за это время сильно сдала. Когда-то тонкая и стройная, она согнулась и сгорбилась. Черные глаза ее ввалились, нос вытянулся и заострился, виски как-то сблизились, и только губы оставались тонкими, влажными и свежими. Ходит она медленно, неверными шагами, никогда не торопится, руки у нее всегда сложены на груди, и рубашка от этого вечно мятая и грязная. Никто не видел, чтобы она ела. Да она почти ничего и не ест. Пьет только кофе; и ко лбу привязывает кружки лука, посыпанные кофе. Целыми днями она сидит в кухне, нагнувшись над очагом, выбирая щипцами потухшие угольки и что-то рисуя на чистом буром пепле плавными легкими движениями. Из этого состояния ее выводит только приход какой-нибудь соседки, у которой запуталась пряжа и которая звала ее к себе распутать. Софка тут же поднимается и идет. Чуть глянув, она уже видит, где пряжа запуталась, и уверенно, легко, не оборвав ни единой нитки, налаживает станок и как ни в чем не бывало садится за него, принимаясь ткать, словно и не прерывала этой работы. Но это редко. Она быстро устает, поднимается и идет к другой соседке. И так целый день бродит, еле волоча ноги, от соседки к соседке, из одной калитки в другую. Обойдя целый квартал, она возвращается домой, снова садится у очага, рисует на пепле, варит кофе и потягивает его медленно и сосредоточенно, облизывая свои искусанные, по-прежнему румяные и влажные губы.

Бадняк — дубовые поленья или сучья, которые по народному обычаю сжигают в сочельник.

Газда — уважительное обращение к людям торгового или ремесленного сословия, букв.: хозяин.

Джезва — медный сосуд для варки кофе по-турецки.

Ечерма — жилет.

Зарфа — металлическая чашечка, в которую ставится кофейная фарфоровая чашечка.

Кабаница — верхняя одежда типа плаща.

Кавела — народный музыкальный инструмент.

Каймакам — окружной начальник.

Капа — головной убор типа тюбетейки.

Колия — верхняя одежда, обычно из сукна, наподобие короткого кафтана.

Коло — южнославянский танец типа хоровода.

Новчич — мелкая монета.

Окка — мера объема, равная 1 1/ 3литра.

Опанки — крестьянская обувь из сыромятной кожи.

Пара — мелкая разменная монета.

Погача — плоский пресный хлеб.

Плета — мелкая австрийская монета.

Прангия — пушка, предназначенная для стрельбы холостыми патронами во время празднеств.

Провидур — должность венецианского наместника в Далмации.

Провинциал — главный смотритель католических монастырей в округе.

Пура — крутая каша из кукурузной муки.

Ракия — фруктовая водка.

Ркач — пренебрежительное прозвище православных сербов.

Салеп — горячий напиток на меду.

Сердар — военачальник.

Спахия — турецкий землевладелец.

Слава — праздник святого покровителя семьи у православных сербов.

Токи — металлические пластинки, украшавшие одежду.

Фратер — католический монах.