Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Том 2

Януш задумался.

— Например. Что-то случилось давным-давно, человек почти забыл о том, что случилось. И вдруг он начинает думать, что все было совсем иначе, чем ему казалось…

— Не понимаю, — сказала Сабина.

— Видите ли, есть одна вещь которая не дает мне спать по ночам. Я уже говорил вам, что Ариадна была совсем другая… когда я встретил ее много-много лет спустя. Подурнела, стала невыносимой, истеричной. Мы встретились в Риме… и…

— Захватывающая история, — довольно кисло произнесла Сабина, но Януш не заметил ее тона.

— И однажды мы стояли на Монте Пинчио, у самого края тротуара. — Не вставая из-за стола, он продемонстрировал, как это было, с помощью двух ножей и вилок. — Ведь я видел, что приближается автомобиль… Автомобиль ехал вот так! И тогда она сделала этот шаг. — Ножи с громким стуком выпали из его рук на стол, но Януш не обратил на это внимания. — Я мог ее остановить, схватить за руку. И ничего не сделал. Умышленно не сделал!..

Януш сидел на табуретке и не смотрел на Сабину. Женщина покачала головой.

— И охота же вам так фантазировать.

Януш поднял на нее глаза.

— Да, это фантазия, но она не дает мне спать по ночам. Я мог ее остановить и не остановил. И это дало мне ощущение радости. Я любил свою жену и ее любил тоже. И обе не выжили, обе, принадлежавшие мне безраздельно…

— Принимайте на ночь валерьянку. Так вы далеко не уедете, — сказала Сабина.

Она встала и принялась убирать со стола. Януш сидел в глубоком раздумье, уронив голову на грудь.

— Мне кажется, — сказал он немного погодя, когда Сабина вернулась из кухни в комнату, — что ничего не получится ни из этой лиры, ни из маргариток.

— Невелика потеря — невелики и слезы, — произнесла Сабина тоном назидания.

Януш вспыхнул.

— Как вы со мной разговариваете! Я готов обидеться и сбежать. Уже поздно.

— Действительно. Поздно, — сказала Сабина. — Вам уже пора уходить. Но я, собственно, еще не дошла до самой сути.

— Болтаем, болтаем, словно и нет войны, — сказал Януш. — Но разве можно в таком разговоре дойти до сути?

— Ах, я вовсе не имею в виду философскую суть, — возразила Сабина. — Действительно, это пустопорожняя болтовня. Ни у кого из нас после такого разговора ума-разума не прибавится.

— Ну, не знаю, — проговорил Януш, — я почерпнул очень много.

— Неужели? Надеюсь, не из моих высказываний.

— Нет, не из ваших. Из своих собственных. Некоторые мысли, которые я сейчас высказал, дали мне самому обильную пищу для раздумий. И потом этот самогон… Хлебный?

— Нет, из сахара. Понравился?

— Понравиться не понравился — разве самогон может нравиться, — но он оживил мои мысли. Дал мне, как я сказал, толчок для раздумий. Я полагаю, это он высвободил во мне очень многое. Однако до какой же сути вы хотели договориться?

Сабина присела к столу, словно опять собиралась начать серьезный разговор.

— Я хотела бы с вами посоветоваться, — сказала она.

— По какому делу?

— По очень важному. Разумеется, важному для меня. Общее положение дел от этого, конечно, не изменится, но мне все ж хотелось бы знать ваше мнение.

— Ну ладно, пани Сабина. Только к чему такое длинное вступление?

— Весь наш разговор был вступлением. Я хотела убедиться…

— Кто я? Так?

— Вот именно. И можно ли вам доверять.

— Ну и каков же результат?

— Думаю, что положительный. Так слушайте, пан Януш. — Она впервые назвала его «пан Януш». Это прозвучало несколько торжественно. — Я тут кое-кого прячу.

Януш откинулся назад.

— Зачем вы мне это говорите? Вероятно, он здесь надежно спрятан?

— Да, но он не хочет прятаться.

— Как? Разве ему не грозит опасность на каждом шагу?

— Это не еврей. Это русский офицер.

Януш свистнул.

— И вы его прячете?

— Прячу. Сидит в надежном укрытии. Никто, буквально никто о нем не знает, и он сидел бы так до конца войны в своем тайнике. Но он не может выдержать.

— Ему скучно?

— Ну, разумеется, он еще очень молод. Ему удалось бежать из лагеря советских военнопленных под Сохачевом.

— Каким образом?

— Это уж его тайна. Я не стала расспрашивать. Видимо, прямо из эшелона.

— Надо быть счастливчиком.

— Иногда это удается… иногда нет… — Сабина с грустью посмотрела на Януша.

С минуту помолчали.

Сабина встала.

— Я попросту покажу его вам.

— Он здесь?

— Не дальше чем в сенях.

Сабина поднялась, открыла дверь в сени и тихо позвала:

— Коля, войди.

Появился невысокий, еще очень молодой человек, худощавый и некрасивый. На нем была рваная гимнастерка, из-под которой видпелась пестрая польская рубаха со слишком широким воротом. Вид у него был болезненный.

Он молча подал руку Янушу. Его заострившиеся черты озарила улыбка, такая открытая, простая и сердечная, что в комнате словно сделалось светлее.

— Боже милостивый, — обратился Януш к Сабине, — эдакий шпингалет, и как он удрал?

— Я сказала, что не знаю.

Офицер обратился к Сабине:

— Что он говорит? Что он говорит?

Сабина перевела, хоть и немного споткнулась на слове «шпингалет». Коля засмеялся.

— А вы не пьете? — спросил Януш, показав на бутылку, стоявшую на столе.

— Как же, конечно, пью, — ответил офицер.

Янушу трудно было поверить, что перед ним офицер. Сабина налила в стакан немного самогону.

— Ему нельзя пить, — сказала она Янушу.

— Многих вещей нельзя делать.

Юноша сел на свободный стул.

— Очень рад, что встретился с вами, — произнес он, разумеется, по-русски, — тем более что вы, кажется, владеете нашим языком.

— Я кончил гимназию в Житомире, — пояснил Януш.

— Я даже не знаю, где это, — сказал Коля. — Я сибиряк.

— И куда только война не забросит, — заметила Сабина.

Она снова заговорила «по-деревенски». Неужели она таилась и от Коли?

Молодой офицерик уселся против Януша, на том самом месте, где прежде сидела Сабина. Он начал оживленно и сбивчиво рассказывать о своих родных сибирских краях. Коля был заметно взволнован встречей с незнакомым человеком. Судя по тому, как он держался, ему не часто приходилось видеть людей.

Януш не очень-то прислушивался к его довольно пространному рассказу. Зато весьма внимательно разглядывал говорившего. Был он худощав, но крепкого сложения, лицо вытянутое, с неправильными чертами, а глаза огромные и густой голубизны. Теперь они блестели от необычайного возбуждения, и блеск их делался все ярче по мере того, как Коля продолжал свой рассказ и опустошал стакан.

Не было в нем ничего необычного и вместе с тем что-то экзотическое, свежее. Взгляд его был чист и тверд. Он ничем не напоминал загнанного зверя. Никто бы не мог даже предположить, что он — «беглый».

«Вот оно то новое, что грядет, — подумал Януш, — вот он, победитель».