Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

— Мы наворовали уже так много дров, что если я возьму еще хоть щепку, мне не миновать Тредгордсгатана. (Там находилась тюрьма.) А муки у меня и так не хватает, вот и приходится класть лепешки на кровать, — и она вывалила тесто прямо на отвратительно грязный матрац. Затем, очистив угол стола, поставила возле него два стула. Мне пришлось стоять.

— Посмотри-ка вверх, мне надо видеть твои глаза, — сказала гадалка матери.

Мать нехотя подняла глаза. Мужчина на ведре не шевелился. С улицы доносились ночные шорохи, гудки пароходов.

Женщина пристально уставилась в глаза матери, потом выложила на стол несколько засаленных игральных карт.

— Ждет тебя большая утрата, зато быть тебе при деньгах. Какая-то женщина бегает за твоим мужем, но ты найдешь нового, красивого и богатого. Через месяц ты будешь уже совсем при другом интересе… Ах черт, подгорели! — Она выбрасывает из печки две лепешки и кладет на их место новые, которые только замесила, так что они еще не успели подняться, потом продолжает:

— Твоя родня ненавидит тебя, но ты все равно поставишь на своем. Ты любила мужчину, которого не получила, зато получишь того, кого любишь теперь.

Громко застонал мужчина. Стон перешел в крик.

— Господи, он умирает! — закричала мать.

— Да нет же, это скоро пройдет.

Но мать поднялась и, положив на стол крону, взяла меня за руку. Мы вышли на улицу. Соседка замешкалась, и нам пришлось подождать ее, потому что одни мы ни за что бы оттуда не выбрались. Опять закричал, а потом застонал мужчина, но обе женщины продолжали все так же спокойно разговаривать.

— Если б мы хоть знали дорогу, мы бы сразу же ушли, — сказала мать.

Мужчина застонал еще громче.

Мать распахнула дверь и снова вошла в дом.

— Помоги же своему мужу лечь в кровать! Или ты оставишь его умирать на ведре? Так он и до утра не доживет, — услышала я голос матери. — Приготовь постель! Я не хочу дотрагиваться до этих тряпок, но надо же его уложить.

Теперь мужчина стонал жалобно, как ребенок, словно не осмеливался громче.

Я услышала какую-то возню и заглянула внутрь. Женщина стелила постель; когда она начала перекладывать тряпки, от них поднялась ужасная вонь.

— Теперь подложи газеты, меняй их почаще и не позволяй ему так долго сидеть и мучиться, — мать была очень взволнована и, казалось, вот-вот готова расплакаться, — я чувствовала это по ее голосу.

— Я справлюсь сама, — вмешалась соседка и, подняв умирающего, положила его на кровать среди лохмотьев.

Это было ужасное зрелище. Жалкий, смертельно больной человек в руках бесчувственного существа — толстой, огромной женщины в дурацкой охотничьей шляпке.

— Немедленно идем отсюда, или мы сами будем искать дорогу, — сказала мать. — Я слышу голоса людей и, если ты не пойдешь, позову их сюда.

— Вот черт, лепешки опять подгорают! — закричала гадалка.

Соседка вышла вместе с матерью. Под шалью у нее была спрятана завернутая в газету лепешка. «Хлеба и газет!» — если можно так выразиться, но это не была пародия на великого Цезаря, ибо тот, «пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели».

— Заходите ко мне в другой раз! — крикнула гадалка. — Только не приходите до будущего года, раньше он не умрет. А тебе не следует быть такой чувствительной! Такая красивая, еще добьешься своего! — орала она вслед матери.

Мы не ответили и молча последовали за охотничьей шляпкой, четко вырисовывавшейся в наступающем рассвете на фоне железных складов.

Под Бергенским мостом, как обычно, журчала вода; по соседству, в сыром здании, стучали ткацкие машины, и усталая ночная смена с нетерпением ожидала утра. На мосту мать велела соседке выбросить в реку взятую у гадалки лепешку.

— Правда, рыба может подохнуть от нее, — язвительно сказала она. — Но тут уж ничем не поможешь.

— Хлеб сгодится для идиотов, которые ждут меня дома, — сказала соседка и подкрепила свои слова энергичным кивком, отчего ее охотничья шляпка совсем съехала набок.

После этого мать за всю дорогу словом с ней не обмолвилась.

Когда мы наконец дошли до дому, было совсем светло. Соседка поспешила уйти к себе, даже не попрощавшись и не поблагодарив мать за угощение. Как обычно, из ее комнаты доносился детский плач. Мать, усталая и расстроенная, принялась стелить постель.

— И зачем только мы пошли к этой гадкой бабе? Больше ни за что не пойдем к ней, — пыталась я ее подбодрить.

— Жизнь — тяжелая штука. Никогда бы не поверила, что такое бывает. Да еще тебя туда потащила. Самое подходящее зрелище для ребенка! Постарайся забыть об этом — быть может, мы пришли как раз в тот момент, когда у гадалки все было особенно скверно. Но лучше попытайся совсем не думать об этом кошмаре. А завтра вечером пойдем с тобой в рабочий союз смотреть смешную пьесу, она называется «Еппе на горе».

И хотя мы ходили туда и сидели на самых высоких местах, — а может быть, именно по этой причине, — поучительная комедия мне не запомнилась. Зато все, что я видела у гадалки, до сих пор стоит у меня перед глазами. Пьесу же с тех пор мне больше ни разу не приходилось смотреть.

Ханне я рассказала только о сгорбленном ночном стороже. О гадалке я рассказать постеснялась. Умолчала я и о спектакле, не желая огорчать Ханну. Она никогда не видела ни одной пьесы. Метельщица Мина не интересовалась театром, и, кроме того, каждый вечер к восьми часам они с Ханной обязаны были возвращаться в богадельню. Даже ко мне ей разрешили сходить только один раз — она должна была «приносить пользу».

Свое посещение театра я считала изменой Ханне. Но учительнице я все-таки охотно бы о нем рассказала.

Мать заплатила долги в лавках, частично рассчиталась за квартиру, купила кусок материи, который спрятала в ящик, а потом сшила из него детские рубашечки. На соседку она все еще дулась, и та теперь не заходила к нам так часто, как прежде.

Прошло две недели, а мать все сидела дома. Она шила и каждый вечер ждала отчима. Он не приходил. Деньги, которые она заработала на пивном заводе, скоро кончились. Пришлось ей снова искать работу.

Тем временем хозяин решил выселить соседку с двумя идиотами. Даже тогда мы не увидели ее мужа. Ханна рассказала мне на перемене, что соседка живет теперь у них в богадельне и что все старухи ругаются с ней из-за ее идиотов, которые разрушают и портят все, что им попадает под руку.

Однажды ночью меня разбудил громкий голос отчима.

На столе я увидела ковригу ситного хлеба, соленые огурцы, кусок студня и две бутылки пива.

Заметив, что я не сплю, отчим велел матери дать мне студня, кусок хлеба с маслом и немного пива. Было два часа ночи.

— Она небось в жизни не пробовала такого масла, — сказал он с пьяной щедростью.