Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

Родственники, не имевшие состояния, считались пропащими, «паршивыми овцами». Мой отчим и был как раз «паршивой овцой», и вся родня вздохнула с облегчением, когда он женился на матери.

Наконец-то они избавятся от него и от всех выдумок, которыми он с дурацким видом пичкал их в чистенькой кухне только для того, чтобы выманить крону и десять эре на водку.

Но теперь с этим покончено — теперь Альберт женатый мужчина, и если он к тому же взял хоть что-нибудь в приданое за «этой женщиной», то наверняка сможет стать таким же «состоятельным» и «образованным», как они.

Насчет «образования» они позаботились сами. Мы жили так близко от города, что приходить к нам каждое воскресенье и возвращаться обратно, есть бутерброды, пить пиво и петь «Как здесь божественно прекрасно» было вполне «идиллической» воскресной прогулкой для этих «благородных» городских жителей. О нашем благосостоянии они тоже заботились: тащили к нам изношенные платья, корки сыра и куски хлеба — словом, что только могли: «в деревне ведь все может пригодиться».

Старая дева — все родственники называли ее «тетушкой» — была белошвейкой и шила почти на все аристократические семейства города. Самым близким ее другом была жена священника, всеми уважаемая «интеллигентная» дама, и тетушка считалась весьма благородной и образованной. Помню, она много говорила о том, что у нее бывает жар, частые головокружения и обмороки.

Тетушка и те из родственников, кто имел честь бывать в ее обществе, в первое лето после замужества матери приходили каждое воскресенье и съедали у нас все до последней крошки. Этой еды нам могло бы вполне хватить на целую неделю. Отчим нанялся поденщиком на хутор и получал только восемь крон в неделю.

Мать почти каждый день ходила в поле и зарабатывала семьдесят пять эре в день. Я же по мере сил вела хозяйство. Но наступало воскресенье, опять являлась «благородная» родня, а бутербродов и котлет на восемь крон можно было купить не так уж много.

Обычно они приносили с собой на двадцать пять эре печенья к кофе. Мужчины — развозчики пива и фабричные мастера — захватывали иногда литр водки. Но в таком случае они уже не приносили печенья, и матери приходилось покупать его самой.

Мне особенно хорошо запомнился день, когда тетушка пришла к нам впервые. Это было недели через две после того, как мы с матерью полдня провели вдвоем.

Тетушка подарила мне узелок лоскутков «для куклы» и пять эре.

— Бедный Альберт, ему приходится содержать чужого ребенка, — сказала старая карга, кивнув на меня знакомым, которых привела с собой.

Разумеется, ни Альберт — мой отчим, ни мать не слышали этого.

Ни один из родственников не говорил людям то, что думает, прямо в глаза — нет, в глаза все они были воплощением доброты и нежности.

Потом тетушка, словно старая злая свекровь, стала рыться в ящиках комода, понюхала что-то в буфете и провела по полкам пальцем, проверяя, нет ли где пыли.

— Гедвиг очень хозяйственная, — изрекла она, просмотрев нашу небольшую стопку полотенец, три хорошо выкатанных простыни, несколько женских сорочек и аккуратно выглаженных мужских рубашек.

Мне не было тогда еще семи лет, но и я кипела от возмущения. Никого не беспокоило, слышала ли я их разговор, видела ли этот позорный осмотр.

Наверно, они считали, что семилетняя девочка, а тем более незаконнорожденная, смыслит не больше трехнедельного поросенка. Детей ни у кого из них не было — «образованная» родня вымирала.

Тем временем мать выбивалась из сил, чтобы приготовиться к воскресным «Как здесь божественно прекрасно». В виде особой милости ей разрешили пользоваться кухней, потому что самая старая соседка знала кое-кого из наших «благородных» гостей и ей понравилось, что «фабричная косточка» имеет таких высокопоставленных знакомых. И мать готовила кушанья и прислуживала, а отчим помогал; вдвоем они быстро накрывали стол на лужайке позади дома и выставляли все, что можно было раздобыть на восемь крон. Родственники рвали цветы, пели «Как здесь божественно прекрасно» и, как рассказывала потом мать, всячески развлекались.

— Прогони этот сброд, Гедвиг, — говорила бабушка каждый раз, когда встречала мать. — Прогони их, они сожрут ваш дом. А у вас теперь каждый грош на счету.

Мать ждала ребенка, но, несмотря на это, каждый день работала в поле, а по воскресеньям прислуживала «образованным» и стряпала для них кушанья, которые мы с удовольствием съели бы сами.

— Да гони ты их в шею, Гедвиг! Еще когда Альберт был маленьким, все эти надутые дураки приходили ко мне каждое воскресенье посмотреть, как он растет. Правда, смотреть-то было особенно не на что, да они и не собирались смотреть, им бы только нажраться за чужой счет. Весь Вильберген кишел этими дурнями с букетиками, будто это был невесть какой большой город. Они становились совсем как дети, стоило им увидеть карликовые сосны на горе, а ведь всё пожилые люди-то! Советую тебе выгнать их, Гедвиг, из-за них Альберт снова начнет пить.

Но Гедвиг не была такой решительной, как бабушка. У Гедвиг был незаконнорожденный ребенок, она много и тяжело потрудилась в своей жизни и привыкла склоняться и молчать перед богатыми и «образованными». Скоро у нее будет еще один ребенок, она очень устала, и у нее не было сил для возражений. Да и вообще разве можно перечить гостям? И мать продолжала возиться с ними вплоть до рождения малютки. Часть вещей перекочевала к городским ростовщикам: отчиму все больше нравились эти «Как здесь божественно прекрасно».

Малютка родилась в субботу, и бабушка осталась у нас на воскресенье. Был август, днем, как всегда, притащились «образованные», и встреча их с бабушкой — одно из самых приятных воспоминаний моей жизни. Бабушка надела очки на свой красивый нос (несмотря на свои семьдесят два года, бабушка была еще очень красива, а в свое время считалась одной из самых красивых работниц на фабрике в Норчёпинге и приходилась «образованным» какой-то очень дальней родственницей и задала прибывшим порядочную взбучку.

— У вас разума в голове не больше, чем у бродячей кошки, — сказала она, — раз вы уселись на шею людям, которые и без того получают мало, а работают много. Гедвиг лежит в постели, постель эту ей дала я, потому что вы ничем не помогли им, хотя так радовались, что ваш Альберт наконец-то женился. Она худа, как птичка, а ребенок, которого она родила, не весит и двух кило, — и все из-за вас, потому что она работала каждый день и могла бы хорошо питаться, если бы вы не объедали ее. Но уж сегодня-то во всяком случае вам здесь нечего делать.

«Образованные» только пожали плечами. Приемная мать Альберта умела разбираться в людях, хотя и не получила ни образования, ни воспитания. Захватив кулек печенья за двадцать пять эре, они отправились обратно в город.