Василий Федоров - Канареечное счастье

— Мне надо купить сегодня чулки за сто сорок лей!

Машинка застучала снова и снова умолкла. А тот же голос пропел:

— И пудру надо купить. И еще губную пома-а-ду!

Тогда он кашлянул, чувствуя, что скрывать свое присутствие далее неудобно. Пение сразу оборвалось, и кто-то испуганно вскрикнул. Кравцов открыл дверь: у стола, где они сидели вчера с Федосей Федосеевичем, сидела теперь девушка; брови ее были удивленно сдвинуты черным подрагивающим треугольником. При виде Кравцова она быстро вскочила со стула. Секунду они оба стояли, рассматривая друг друга.

— Простите, я, кажется, вас напугал, — сказал Кравцов, прерывая неловкое молчание. — Но дело в том, что я здесь ночевал… в той комнате. И вдруг, услыхав пение…

— Надеюсь, вы не слыхали, о чем я пела? — быстро проговорила она.

Кравцов растерянно улыбнулся.

— Вы пели о чулках, — сказал он со своей обычной правдивостью.

Губы ее скривились в пренебрежительную гримаску. Потом она посмотрела куда-то поверх его головы и внезапно расхохоталась. Он смущенно оглянулся назад.

— Боже, как вы растрепаны, как вы растрепаны! — повторяла она сквозь смех. — У вас, наверно, нет гребня, чтоб расчесать волосы?

— Я спал в углу, на газетах, — сказал Кравцов, как бы оправдываясь. — Я только что приехал из Кишинева.

Она перевела взгляд вниз на его туфли и, найдя в них, должно быть, что-то чрезвычайно забавное, закусила губу, чтобы не расхохотаться снова.

— А я думала, что вы приехали из Африки, — пояснила она, кивком головы указывая на туфли. — Или, быть может, вы прибыли на теннисное состязание?

— Я не играю в теннис, — сказал Кравцов смущенно.

— Вы не играете в теннис? Так для чего же вы носите белые туфли?

Он не сразу ответил. Далекое воспоминание вдруг шевельнулось в его уме, и он увидел просторный гимназический класс и черную доску с меловыми травами французского диктанта… «Pourquoi n’avais vous pas preparé votre leçon?..» [43] «Почему вы не приготовили урока?..» (фр.).

— Ну скажите же. Почему вы носите белые туфли?

— Уже весна, — ответил, наконец, Кравцов, как бы проснувшись и неловко потирая руки. И вдруг он ощутил потребность высказать все то, что переполняло теперь его душу. — Когда я ехал сюда, в Бухарест, я заметил в поле стайку скворцов, — сказал он с неожиданной откровенностью. — И почки на деревьях уже совсем распускаются. Скоро наступит настоящая весна. Я видел бабочку, порхающую в станционном садике.

Он собирался еще что-то сказать, но в это время открылась дверь и в комнату вошел Федосей Федосеевич. Видно было, что старик чем-то озабочен, так как забыл даже снять шляпу, и, рассеянно поздоровавшись с Кравцовым, остановился у стола, похрустывая пальцами.

— Вот что, Наденька… Надежда Сергеевна, — поправил он сам себя. — Необходимо перепечатать вчерашнее наше отношение к господину Петреско.

Они заговорили о деле, о каких-то журналах и книгах. Мысль Кравцова, освобожденная им самим, продолжала волшебный полет. Он думал теперь о том, как снимет где-нибудь на окраине города комнату и начнет готовиться к лекционному турне по Европе. Он рисовал себе часы этих приятных занятий… Над городом весеннее небо с шафранными облаками… И занавески в комнате шевелятся под напором теплого ветра. А он сидит у стола и пишет. Ну, конечно, сначала он поедет в Берлин. Потом в Париж и Лондон. Первая лекция будет называться «Гибель интеллигенции».

— Вы на меня не сердитесь, голубчик, — сказал Федосей Федосеевич, вдруг беря его за руку и ласковым нажимом усаживая на стул. — По-отечески вас спрашиваю… И время сейчас такое, что нечего особенно стесняться. — Он свистнул на слове «стесняться». — И вы мне скажите прямо, без обиняков, много ли у вас в настоящее время денег?

Кравцов чрезвычайно смутился. Он быстро опустил руку в карман и, вынув свой тощий бумажник, раскрыл его неловким движением.

— Десять лей, — сказал он, внимательно рассматривая кредитку, словно сам впервые ее увидел.

— Ну вот, ну вот, — подхватил Федосей Федосеевич. — Вы должны принять от меня дружескую услугу. И никаких возражений! — воскликнул он, подымая голос чуть ли не до верхнего тенорового «ре».

Вслед за этим он сунул Кравцову в руку пеструю ассигнацию в сто лей.

На окраине города, носящей странное название Обора, в том месте, где кончаются мостовые и тротуары, Кравцов снял наконец комнату в небольшом домике, похожем скорее на деревенскую хату, нежели на городское строение, и когда он распаковал свой чахоточный чемодан, вытащив оттуда две пары белья и сапожную щетку, уже давно облысевшую от употребления и странно напомнившую ему портрет Максима Горького, виденный им недавно в эмигрантской газете, когда покрыл ветхую постель хозяйским одеялом, он ощутил давно забытое настроение домашнего уюта и покоя.

В низкое окно огненным вихрем влетело утреннее солнце и, подняв радужную пыль, расплескалось по потолку. Кравцов открыл глаза. Ему показалось спросонья, что он лежит на лугу, и он с трудом сообразил, что это не луг, а только окно, уставленное фуксиями. Серый дородный гусь, свернув набок шею и, должно быть, привстав на цыпочки, заглядывал в окно зеленовато-желтым любопытным глазом. Снесшая яйцо курица закатила в курятнике длительную истерику. Кравцов окончательно проснулся.

«Надо обязательно зачернить туфли чернилами, — подумал он, вспоминая вчерашний разговор и даже здесь, наедине с самим собой, конфузливо краснея. — Бойкая, однако, девица…» — подумал он смущенно. Но сейчас же мысль его стремительно понеслась в лучах будущей славы к тем лазурным берегам, куда мы все нередко улетаем на крыльях собственной фантазии. Он увидел огромный лондонский зал с рядами блестящих стульев, освещенную огнями эстраду и самого себя, вознесенного над толпой у строгой лекторской кафедры. Он говорит, и речь его прерывается рукоплесканиями.

Мечтая так, Кравцов неторопливо одевался.

Надо бы сегодня же осмотреть город. Вчера он только мельком видел главную улицу calea Victoriei, и в памяти остался гул автомобилей, движущихся в сторону королевского дворца сплошной блестящей вереницей. Его поразила красота бухарестских особняков, окруженных чугунными оградами, с уютными садиками, беседками и клумбами, сияющая на солнце белизна лепных украшений и у парадных подъездов затененные цветными стеклами галерейки. Если он когда-нибудь разбогатеет, то непременно купит себе такой особняк. Но тут размышления его были прерваны свирепым лаем цепной собаки, и он увидел входящего во двор человека с совершенно рыжей бородой, похожего лицом на опереточного бандита, но в то же время одетого по последней моде. Стая голубей с хрустящим шелестом испуганно взметнулась у окна и долго летела отображенная в стекле над игрушечным городским пейзажем. Человек вошел в дом, бережно неся на руке легкое весеннее пальто, и Кравцов услыхал бурное приветствие хозяйки и потом высокий, как струна, голос пришедшего, совсем не соответствующий его широкоплечей фигуре. Потом оба голоса смолкли, кто-то весьма громко чихнул поблизости, и в дверь к Кравцову неожиданно постучали.