Василий Федоров - Канареечное счастье

Сопоставляя творчество советских неопантеистов с пантеистическими мотивами в творчестве Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Толстого и Бунина, видим, что современные русские художники бледнее и схематичнее наших классиков и их последователей. В какой-то мере это объясняется тем, что большие мастера смотрели на природу не как на Бога, а как на творение Бога. В этом отношении характерно следующее стихотворение Лермонтова:

Природа открыла Лермонтову лик Бога. Но поэт далек от того, чтобы приравнять желтеющую ниву к Богу, а для советских неопантеистов желтеющая нива — тоже Бог.

Есть три России: хранительница наследства допетровских времен; те руины, что остались от самодержавной России, и, наконец, Россия советская, вошедшая в жизнь под ревы фабричных труб и грохот пушек. Мужики Соколова-Микитова и Паустовского по складу души близки мужикам Мельникова-Печерского, Лескова, Бунина.

Неопантеисты — археологи слов; они с помощью художественных образов реставрируют развалины двух померкших Россий: допетровской и государевой. В «зеленых скитах» и на «островах тишины» ими открыта душа Вечной России.

Другая заслуга неопантеистов — в работе над словом. Соколов-Микитов и Паустовский учатся языку и искусству воспроизводить жизнь у Ивана Бунина.

Русский язык болен и засорен выцветшими, избитыми фразами: газеты и агитационная литература придавили и сплющили русское слово, сделав его плоским.

Иван Бунин необычайно популярен в Советской России и любим народом. Эта популярность и это влияние, вне всякого сомнения, оказывают облагораживающее влияние на современный русский язык. Ориентируясь на Бунина, неопантеисты спасают нашу речь от малокровия и худосочия.

Бунин, как мастер слова, как пейзажист, замечателен тем, что искусство его обладает естественностью. Как художник с необыкновенно тонким вкусом, он чутко улавливает недостатки и ошибки других (зачем только он придает этим недостаткам чрезмерно большое значение).

В резких нападках Бунина на Блока и на Есенина, не всегда и не во всем справедливых, есть, однако, своя правда, и вот в чем: Блок и Есенин иногда рисовали пейзаж не с натуры, а по воспоминаниям, с собственного воображения, так сказать; такой метод может привести к тому, что фантазия исказит правду. Бунин этого не терпит и не прощает.

Соколов-Микитов и Паустовский в своих описаниях природы стремятся соединить художественное мастерство с достоверностью; в этом чувствуется шкода Бунина.

Как относятся к неопантеистам большевики?

Пока что терпят, не вышибают пинком за дверь, но иногда ругают, и довольно крепко.

И Шефнеру и Казакевичу — за желание стать кустом малины — досталось от критиков на орехи. (Советский человек обязан желать, чтобы после смерти он превратился в танк обтекаемой формы или, по крайней мере, в скорострельную винтовку.)

Паустовскому повезло. Он выбрал для издания «Преодоления времени» подходящий момент: правительство обнародовало постановление о борьбе с засухами и суховцами.

Но Сталинской премии Паустовский не заработал.

Куда там! На писателя ополчилась критика: Паустовский должен был доказать, что «большевики покоряют стихию, подчиняют силы природы»; а он вместо этого «развернул какую-то путаную и странную философию».

(Паустовский исправился. Учел ошибки… и написал скверную пьесу о Пушкине — «Наш современник». Отсюда вывод: нечестное обращение со словом ведет к утрате формального мастерства.)

Как после этого не вспомнить Маяковского, этого железного витию, который превратил русскую поэзию в дом нетерпимости, сотрясаемый какофонией и диссонансами.

В поэме «Пятый Интернационал» Маяковский зарычал:

Произведения, включенные в настоящий однотомник, дают достаточно полное представление о Василии Георгиевиче Федорове — прозаике. В данное издание вошли почти все его наиболее значительные законченные художественные произведения. Таким образом, читатели впервые получат возможность познакомиться почти во всем объеме с творчеством писателя.

При жизни Федорова вышли две книги его рассказов — «Суд Вареника» (Прага, 1930) и «Прекрасная Эсмеральда» (Ужгород, 1933). Кроме них увидела свет первая часть романа «Канареечное счастье» (Ужгород, 1938), а также брошюра «Мысли о Гоголе. Речь, произнесенная в День русской культуры в Ужгороде» (Ужгород, 1934).

На чешском языке были напечатаны рассказы «Роман с сапогами», «Восемь моих невест», «Фермеры» и др. Рассказ «Восемь моих невест» был опубликован также на немецком языке.

В начале восьмидесятых годов составителем данной книги была предпринята попытка разыскать архив Василия Георгиевича Федорова. Большая часть сохранившегося архива писателя находилась у его вдовы Марии Францевны Федоровой, которая любезно передала многие рукописи и документальные материалы в дар Центральной научной библиотеке Союза театральных деятелей РСФСР (тогда Всероссийского театрального общества) в августе 1985 г. «Я с большой радостью передаю Вам их, то есть в лице Вашей библиотеки дарю Советскому государству, — так заканчивала Мария Францевна свое письмо составителю данной книги. — Лучшего я не могла даже представить себе».

Другая часть архива Федорова была получена уже после смерти Марии Францевны от Иваны Пешковой, которая наследовала эти материалы.

В архиве писателя сохранились неоконченная вторая часть романа «Канареечное счастье», первые главы нового романа «Человек задумался», заготовки повести «Вечная симфония», черновые рукописи отдельных рассказов и стихотворений.

При подготовке к изданию тексты произведений были сверены с последними публикациями и рукописями. При этом сохранены отдельные орфографические и синтаксические особенности, которые объясняются своеобразием авторской манеры или имеют интонационный характер.

Мечта Марии Францевны Федоровой увидеть произведения мужа напечатанными на его родине сбывается.

Составитель приносит искреннюю и глубокую благодарность Вадиму Гершевичу Перельмутеру, Владимиру Николаевичу Мордовцеву, Валерию Гершевичу Хазанову, Наталье Борисовне Волковой, Витасу Юргевичу Силюнасу, Ольге Ивановне Малышевой, Юрию Львовичу Басовскому за помощь в подготовке этого издания.