Василий Федоров - Канареечное счастье

А я так полагаю, что знала она собачьим разумом условия нашей судьбы.

Теперь как погляжу я в прошедшие времена, многому совершенно удивляюсь. Не иначе, думаю, счастливый случай. Потому погибнуть нам надлежало в сибирской тундре. Очень уж суровая там этимология местности. А тут еще к вечеру, как стало смеркаться, господин Чучуев и говорит:

— Как же, — говорит, — мы огонь разведем?

Подивился я такому вопросу.

— Что ж, — говорю. — Совсем пустое дело. Просто себе костер запалим. Только от ветру надо какую защиту сыскать.

— Нет, — говорит господин Чучуев. — Никак не возможно. Без спичек, — говорит, — все равно ничего не выйдет.

— То есть, — спрашиваю, — почему без спичек?

И уж здесь, скажу по совести, мурашки у меня пошли по телу.

— А потому, — говорит господин Чучуев, — что забыли мы запастись на дорогу спичками. Все про главные вещи заботились… Спичек же вовсе не захватили.

Чуть я вожжи не выронил из рук, услышав такое признание. И как есть на всем ходу произвел остановку саней.

— Господин Чучуев, — говорю. — Ведь помрем мы теперь обязательно и выпустим дух понапрасну… И трупы нашего тела употребят для пищи четвероногие существа. А главное, — говорю, — ночь надвигается и совершенно в пустынном поле.

Задумался господин Чучуев. Достал из кармана очки и стал оглядываться.

— Это что? — говорит. — Как будто лесок впереди… Явственно различаю деревья на горизонте.

Посмотрел я куда он рукой указывает и прямо-таки, скажу, отчаялся.

— Эх, — говорю, — господин Чучуев! Ведь это же вовсе не лес, а просто оленьи рога. И здесь же, у нас под ногами. Вместе еще укладывали перед отъездом.

— Да, точно рога, — признал господин Чучуев. — Теперь уж и сам вижу. А вроде было, как лесное пространство…

Ну, понятно, распрягли мы животных, стали ночлег устраивать. Разгреб я вокруг снежок, наскоро поставил палатку. Потому темно уже было и звезды на небе выткнулись. Грустно мне сделалось на душе вследствие их сияния. И хоть знал из книг, что самые это обыкновенные наши спутники, а все-таки кольнуло в сердце. Зачем, думаю, сияют? Куда глядят? Горе, думаю, высматривают людское. И так мне казалось, что просто они есть небесные финтифлюшки. Без толку горят вообще и ни к чему при подобной температуре. Холод же был хуже крапивы. Так и жжет. Носа нельзя обнаружить.

Залезли мы в палатку, укутались в одеяла. Как будто даже угрелись немного, потому вскоре заснули. И вот, помню, приснился мне сон. Будто бы в солдаты меня забирают. Стою я посреди поля навытяжку, жду, когда прикажут маршировать. И вдруг барабан: тра-тата, тра-тата!

Вздрогнул я от неожиданности и пробудился. Гляжу, свет снаружи сквозь щелку пролился. И что-то стучит сбоку. Что бы, думаю, стучало? Поднял я голову, стал слушать. Когда вдруг говорит мне господин Чучуев слабым таким голосом и вроде как заикается:

— В чем, — говорит, — дело?

— Да вы никак тоже не спите? — спрашиваю.

— Нет, не сплю.

— А слышите, как бы в палатку к нам нечто стучится?

— Нет, — говорит господин Чучуев. — Ничего нет такого. Это, — говорит, — у меня зубы стучат во рту.

И впрямь, гляжу, трясется у него бородка, ходуном ходит, ровно бы куст на ветру.

— Бог ты мой! — кричу. — Чего ж вы раньше не скажете? Закутать вас надо теплее. Ай-я-яй! — говорю. И прочее.

Снял я ему очки собственноручно, как грудному ребенку.

— Нате вам теплую шаль. Закутайтесь хорошенько. Разве, — говорю, — возможно такое пренебрежение?

Послушался меня господин Чучуев, набросил на себя шаль.

— А только, — говорит, — и у вас уши давно отморожены.

Ухватился я рукой моментально за собственное ухо и обомлел.

Не чувствую. Вроде как будто кого другого держу. И прослезился я даже тогда от подобной обиды. «Как же, — думаю, — жить без ушей? И зачем, — думаю, — теперь ушные отверстия?..» Словом, отчаялся совершенно. И так скажу: кабы не научные мысли, совсем бы от горя свихнулся.

Господин же Чучуев, спасибо ему, утешил.

— Здесь, — говорит, — у многих животных уши совсем отсутствуют. Нельзя быть ушастым в подобной местности. Климат не дозволяет. Если, к примеру, моржа возьмете — не видно у него ушей совершенно. И у тюленя, подобно предыдущему зверю, то же самое. Такая же тонкая организация. А все же, — говорит, — потрите вы уши снежком на всякий случай.

Выбежал я в тот же момент наружу, стал производить натирание. Больно было спервоначалу, вроде как будто ножами резало. Однако потом полегчало. «Ну, хорошо, — думаю, — хоть для красоты сохранятся». А сам в то же время взглянул в туманную даль. И вдруг замечаю — неаккуратность большая в природе случилась. Черное поднялось над полем облако, и снег кое-где курится. Ветер же словно утих и прекратил дуновение.

«Неужто буран?» — думаю. И только сообразил — дунул с севера агромадный вихорь. Чуть с ног не свалил. И поднялось чистое светопреставление. Засвистело вокруг нас, запело. И враз опрокинуло палатку со всеми принадлежностями обихода. Выполз господин Чучуев из-под обломков крушения. За голову держится руками.

— Ой! — кричит. — Что вы наделали?

Досада меня разобрала, понятно, при этих словах.

— При чем здесь, — спрашиваю, — моя персона? Я, — говорю, — за природу не могу быть ответчиком.

И еще хотел кое-что сказать, но уж ничего нельзя было вымолвить вследствие бури. Завыла она, проклятая, забросала глаза снегом. Вижу, унесет еще, чего доброго, палатку. И главное, соображаю: убегать надо от физического явления.

— Ловите оленей! — кричу. — Я уж сам с вещами управлюсь!

Стал я наспех собирать наше совместное имущество. Кое-как опростал из-под снега сани, потому темнота началась, хуже чем в ночное время. Ветер же прямо с ног сбивает. И пальцы одеревенели на морозе — ничего захватить нельзя. И вдруг чувствую, сдавило мне горло вроде как бы веревкой. Повалился я в снег, понятно. Даже кричать не могу. И вслед за сим кто-то меня за голову щупает. Повернулся я кое-как на спину и чуть не обмер. Стоит надо мной господин Чучуев весь в снегу, и веревка у него в руках треплется.

— Вы это что? — спрашиваю.

А он себе, например, как бы не в своих чувствах.

— Я — Я… — говорит.

— Что вы? — кричу.

И чуть не плачу вследствие холода и досады.

— Я это оленей, — говорит господин Чучуев. — При помощи веревки поймать хотел…

Обозлился я и даже выругался неуважительно.

— Вы, — говорю, — после этого экземпляр. Даже удивительно такое обхождение. Хоть веревку, — говорю, — отпустите малость. Дышать нечем.

Выбрался я кое-как из сугроба на чистую местность.

«Батюшки! — думаю. — Света не видать божьего. Снегом сечет в лицо, как прутьями древесной растительности. И уж тьма! Зги божьей не видно… Что ж, — думаю, — пришел конец…»