Василий Федоров - Канареечное счастье

Взял я стульчик, поставил у стенки и сел на него. И появились тут у меня всякие мысли. По большей части из философии. Главным образом насчет клопов. «Какая, — думаю, — ничтожная финтифлюшка, а как вонзит свои челюсти в организм — не может человек по этой причине уснуть». И опять-таки про дом вспомнил, про маменьку. И так это крепко задумался, что незаметно уснул. Только под утро, слышу, стучат в номер. Приоткрыл я дверь и остановился как вкопанный в землю. Стоит на пороге барышня и усмехается. Кинулся я в уголок.

— Простите, — говорю, — барышня, за мой утренний туалет. Сейчас в момент надену невыразимые штаны.

А она замахала ручкой:

— Не беспокойтесь. Я это насчет чая пришла спросить. Будете кушать?

— А отчего ж, — отвечаю, — не побаловаться китайской травкой.

И как находился я уже в то время в штанах, то и за подбородочек ее взял.

— Красотка, — говорю, — вы очень замечательная.

И так на душе у меня стало приятно… Совершенно приободрился. К тому же в оконце взглянул: зимняя картина повсюду. И птицы поют на деревьях. Главным образом, разумеется, вороны. «Хорошо, — думаю, — жить на свете!..»

После чая потребовал я у хозяина счетец:

— Разрешите, папаша, с вами посчитаться.

— Господь вам навстречу! — сказал хозяин. — Всего-навсего следует получить двенадцать рублей.

— То есть, — спрашиваю, — каким это образом такая сумма цифр?

— А вот, извольте взглянуть. За номерок три рубля да за чай рубль с полтиной. И как пальтишко ваше висело на вешалке, то за повешенный предмет то же самое — полтинник. Так и в театрах берут, я не запрашиваю.

— Ну, пускай, — говорю. — А откуда же лишних семь рублей набежало?

— Откуда? — И хихикнул при этом. — Вы,— говорит, — меня не смущайте.

Даже к стенке лицом повернулся и руками прикрыл глаза.

«Что за комедия, — думаю, — ничего не понять».

А он себе потихоньку:

— Хи-хи.

И тоненьким таким голосом, хоть и агромадный мужчина.

— Нет уж, — говорю, — будьте добры объяснить, за что семь рублей причитается.

Кашлянул он значительно:

— Это за барышню. — И опять: — Хи-хи.

Вскипятился я, понятно, в момент:

— За какую-такую барышню? Я никакой барышни не знаю.

Повернулся он ко мне своей образиной:

— А чай вам кто приносил? За эту самую и заплатите.

И еще подмигнул при этом глазами. Возмутился я совершенно.

— За что, — говорю, — платить, когда я ее вовсе не знаю? И полминуты не были вместе.

— Уж это все равно, — говорит. — Мы ее специально для гостей держим. А что вы ей не принадлежали, так это ваша вина.

Плюнул я, понятно, и заплатил. «Экий, — думаю, — живодер, чтоб ему было пусто». И разумеется, наскоро собрал свои вещички. «Нет, — думаю, — надо отсюда скорей уходить». И как вышел я на улицу, поспешил моментально к вокзалу. «Только бы не опоздать, — думаю. — А уж там прощай, Сибирь, на вечные времена жизни. И во сне не захочу ее лицезреть».

Подошел я к вокзалу в самый момент, вижу: толпится публика на площадке. И начальник станции то же самое по дорожке гуляет. Красная фуражка у него на голове и вообще господин приличный.

— Скажите, — спрашиваю, — не опоздал я на поезд, идущий прямолинейно в Москву?

Козырнул он мне.

— Нет, — говорит, — не опоздали.

— В таком случае простите за беспокойство вашей служебной прогулки… Долго ли мне еще ожидать?

— Нет, — говорит, — недолго. Может быть, послезавтра поедете, самое большее — через неделю.

Как сказал это он мне, так я на землю и опустился. Сел, разумеется, на панель и вещички отбросил в сторону.

— Лучше б, — говорю, — и не возвращаться из ссылки.

И видно, Бог надоумил меня выразиться подобным манером. Потому наклонился ко мне начальник станции и опять-таки под козырек взял.

— Вы же, — спрашивает, — кто такой будете?

— Конечно же, — говорю, — арештант. Сколько лет, — говорю, — понапрасну стравил в изгнании от культурных центров… Мерз в снегах, страдал вследствие голода.

Выслушал он меня обходительно и головой покачал.

— Да, — говорит, — занятно. И чем бы таким помочь? А впрочем, могу вас товарным отправить. И как раз сегодня пойдет этот поезд. Только, — говорит, — не взыщите, со скотами прийдется ехать. С коровами и прочим живым товаром.

Обрадовался я чрезвычайно.

— Господин, — говорю, — начальник! Примите уверение в совершенном к вам уважении. С удовольствием поеду. Мне, — говорю, — совсем безразлично, какие есть пассажиры. Маменьку желательно обнять скорей и выразить ей свои чувства.

И устроился я, конечно, в товарном составе данных вагонов. Зажег фонарик для освещения темноты и стал ожидать. Выехали мы действительно к полуночи и вскорости очутились в поле. Забрался я в уголок, примостился на сене и задумался. «Почему это, — думаю, — у коров глаза светятся?» И как один я находился в вагоне, то вслух стал рассуждать:

— Каким, дескать, образом происходит явление?

И только я произнес несколько выражений, вдруг из другого угла отзывается голос:

— Вы бы лучше спросили, почему мы вообще здесь находимся.

Вскочил я моментально на ноги.

— Кто это? — спрашиваю.

Тут подошел ко мне старичок, совсем, можно сказать, плешивый, однако с осанкой и видно по пиджаку — образованный. Остановился он передо мной и руки в бока поставил.

— Отчего же, — говорит, — не отвечаете на заданный вам вопрос? Когда я дождусь наконец ответа? Или хотите еще подумать?

Однако как молчал я, оторопевши, стал он надо мной насмехаться:

— Ничего вы не знаете. Полная у вас неуспешность.

Смутился я совершенно.

— Уж вы меня, — говорю, — простите.

Замечаю, нахмурился старичок и брови насупил.

— Все вы, — говорит, — так… Простите и прочее. А кто виноват? Я вас спрашиваю. Кто виноват? Или, может, по-вашему, я виноват?

И глазами в меня уставился.

— Нет, — говорю. — Я вас ни в чем не виню.

Подскочил он ко мне и руками потряс.

— Молодой, — говорит, — вы еще, чтоб меня обвинять. Молоко у вас не засохло. А только, чтоб знали, был я директором. В благородном институте для разных девиц. Посвятил себя им и отдавался с любовью. Матерей вам готовил… И теперь вот с коровами еду. Вследствие чего? По какой причине?

И вдруг как закричит:

— Отвечайте на заданные вопросы!

Смутился я еще больше.

— Извините, — говорю. — Не могу на это ответить. Должно быть, — говорю, — и вам разрешили местопребывание в скотском вагоне.

Тут как вскипятился он и даже ногами затопал.

— Это, — кричит, — революция допустила! Потому как есть я статский советник, то ордена у меня повсеместно и, кроме того, на шее. А только, — говорит, — ничего вы все равно не поймете. Садитесь моментально на место.

Присел я на краешек яслей. «Экий, — думаю, — сердитый субъект!»