Василий Федоров - Канареечное счастье

Но тут его остановили матросы. Вертлявый и рыжий парень, обвешанный бомбами, подошел к нему раскачивающейся походкой:

— Эй, аристократ! Стой!

Петр Петрович остановился. Его приятно удивило это обращение к нему, как к аристократу, и он вежливо приподнял цилиндр.

— Документы, — сказал матрос.

— Какие там документы! — закричали другие. — И так видно, что аристократ. Тащи его в Чрезвычайку.

Петра Петровича окружили тесным кольцом. В тот же вечер закрылась за ним тяжелая тюремная дверь и двенадцать вооруженных чекистов подъехали на грузовике к тихому домику, где вот уже столько лет под сенью замшелой деревянной кровли мечтал и жил заместитель псаломщика при Святодуховской церкви. Старуха хозяйка только успела всплеснуть руками, увидя входящих в ворота грозных людей. Она сама повела их в комнату Петра Петровича, причитая на пути и охая, клянясь Пречистой Матерью, что никаких бомб у них в дому отродясь не водилось, а ежели была одна бомба от старой висячей лампы, так и ту уже давно выменяли на хлеб. Обыск, однако, продолжался всю ночь и закончился на заре, уже в то время, когда юркие синицы наполнили веселым щебетом морозный, розово оснеженный сад. Что именно обнаружил обыск, осталось неизвестным, но только через несколько дней Петра Петровича повели наверх к допросу. И, щурясь от яркого электрического света, он вдруг увидел стриженую голову сидящего за столом следователя Чеки, напомнившую ему почему-то облик графа де Кастельяна.

«А ведь я уже видел его когда-то, — подумал Петр Петрович. — Видел во сне. Но только тот был с усами…»

Слегка отступив к двери, Петр Петрович галантно поклонился. Потом он изобразил на своем лице подобие светской улыбки. (Когда-то дома, перед зеркалом, он не раз упражнялся в таких улыбках.) Но следователь хранил молчание, хмуро, в упор рассматривая Петра Петровича.

— Вы не виляйте, гражданин, — сказал наконец следователь. — Мы знаем все о вашей боевой организации.

Тут Петр Петрович поклонился снова.

— Ага, так я и думал! — воскликнул следователь. — Теперь скажите откровенно, сколько людей было в вашей организации?

— Всех восемнадцать, — простодушно ответил Петр Петрович.

— И генералы тоже были? — спросил следователь с хитрой усмешкой.

— Да, был один, — признался Петр Петрович. — Бас профундо. Вел у нас партию соло.

— Ого, партийный был актив! — И следователь легонько свистнул. — Ну, а литературу вы откуда брали? Мы ведь и это знаем… У вас была литература.

— Была, — оживился Петр Петрович. — Про Эсмеральду.

Он вспомнил похождения Христофа и его безумный подвиг ради любимой девы.

— Там больше про графов писалось, — сказал он с ударением на последнем слоге. — И очень, например, красиво про графа Кастельяна.

— Еще кого припомните? — И следователь отметил что-то на лежавшей перед ним записке.

— Еще про князя Чарторыйского, — подумав чуточку, сказал Петр Петрович. — Ах, самый замечательный были этот князь! Как, например, облокотись о балюстраду, они послали свой воздушный поцелуй графине Изабелле.

— Гм… хорошо. Теперь еще вопрос. Откуда получались деньги?

— Церковные, — ответил Петр Петрович. — Финансы отпускала церковь.

Увы, он и не сознавал, что собственным признанием готовит для себя могилу. Когда допрос был наконец окончен и часовые увели Петра Петровича, следователь надписал на одной из лежащих перед ним картонных папок следующий грозный заголовок: «Дело аристократа Чубикова. Контрреволюционный заговор генералов при поддержке местных попов».

А еще через несколько дней состоялось экстренное заседание коллегии Чеки, на котором Петра Петровича приговорили к высшей мере наказания, то есть к расстрелу. Здесь, собственно, над жизнью его судьба готовилась поставить точку. Но потом, словно раздумав, она поставила запятую, и Петр Петрович был чудесно спасен конницей батьки Махно, с налету занявшей город. Вновь в оснеженных улицах промелькнул черный цилиндр, и под грохот пулеметов, под пьяные песни солдат, под заливистый перебор гармошки, Петр Петрович возвратился к себе домой, так, словно бы с ним вообще ничего не случилось, отвечая на охи и ахи старухи хозяйки снисходительным кивком головы.

— Ваши заботы обо мне, мадам, достойны награды, — сказал Петр Петрович. — Прошу вас, однако, кроме чистокровных князей, никого ко мне не впускать.

Это было все, что сказал Петр Петрович. Но и того, что он сказал, оказалось достаточно, чтобы повергнуть старуху в ужас.

— Ох, батюшки! — зашептала она. — Нынче вообще стреляют буржуев, а он наприглашал князей..

Между тем Петр Петрович сидел у себя в комнате и грезил. За окном проходила ночь, такая же, как в школьной тетради, «Украинская ночь» — от сих пор и до этих. Божественная ночь… В лунном дыму лежали поля; сахарные бурьяны покачивались на косогорах; гудели столбы монотонным телеграфным гудом, и на одном из них, повешенный махновцами, висел председатель земской управы Петренко.

Уже заплетал следы осторожный заяц, уже от луны голубой казалась дорога… И было Петру Петровичу видение: будто из морозной неразберихи окон, из серебряного пальмового леса проступило ее лицо и, выйдя из рамы, остановилось в воздухе, улыбаясь аристократической улыбкой.

Последующие события развернулись с такой быстротой, что даже сама судьба Петра Петровича не успевала ставить многоточий. Вслед за Махно с карающим мечом предстал атаман Ангел, и ангельские полчища его разрушили дотла остатки райской жизни — патриархальный быт купчих и самоваров, еврейских перин, бабушкиных фортепьяно, канареек, гардин, шифоньерок и штофных, с райскими птицами оконных занавесок. Город лежал в пуху, как вылупившийся из яйца цыпленок. В пуху лежали поля, и в местной газете каждая статья заканчивалась словами: «Да будет земля вам пухом… Да будет земля вам пухом, дорогой Григорий Аронович!..»

Это нашествие ангелов продолжалось неделю. Из деревень, из сел, из хуторов приходили странные мужики, насамогонившиеся до столбняка, до исконной русской оторопи, и вместе с ангелами грабили город, унося в спутанных мужичьих бородах хвосты от сардинок, клешни омаров, осколки карамели бессмертного француза Жоржа Бормана и запах того одеколона, который они пили наравне с бургундским чайными стаканами. В эти же дни вторично появился Петр Петрович на улицах нашего города в цилиндре и фильдекосовых перчатках, но через час вернулся домой без цилиндра и без перчаток, вообще без всякой одежды, в том несколько шаблонном виде, в каком мы представляем себе Адама. Бедная хозяйка мгновенно отвернулась к стенке, увидев Петра Петровича.

— Мадам, — сказал Петр Петрович с обычной своей галантностью. — Не оскорбляйте вашей стыдливости, мадам. И я умоляю, принесите поскорее брюки.