Альфонс Доде - Том 6. Нума Руместан. Евангелистка

— Уведите ее! — приказала г-жа Отман.

В публике начался шум и движение, а хор затянул под фисгармонию:

И действительно, все поголовно спешили бежать, вырваться из этой гнетущей атмосферы безумия. Выйдя на улицу, каждый вздыхал с облегчением. Странно было вновь увидеть суету на тротуарах, толкотню на остановках омнибусов и городских конок, вереницы экипажей, мчавшихся в этот летний праздничный вечер к Булонскому лесу, широкие улицы, озаренные с высоты Триумфальной арки яркими электрическими лучами, которые ослепляли лошадей и заливали резким, точно дневным светом театральные афиши и вывески магазинов.

Г-жа Эпсен, взбудораженная успехом дочерн, взбудораженная комплиментами, Сказанными по ее адресу председательницей, оживленно болтала под стук колес и толчки омнибуса, а Элина, забившись в уголок, сидела молча и за весь долгий путь от авеню Терн до Люксембургского сада не вымолвила и двух слов.

— Ну, Линетта, не всякий сумеет переводить Так,' сразу, без подготовки… Лори гордился бы тобой, будь он с нами… Но какая там духота) Слушай, а эта бедняжка Ватсон… Ведь это же ужасно! Бросить мужа, детей… Как ты думаешь? Неужели бог может требовать подобных жертв?

В голосе г-жи Эпсен слышалось возмущение этой бессмысленной, жестокой церемонией. Ей хотелось сказать: «Все это глупые бредни!» — но она не посмела, взглянув на замкнутое лицо дочери, не почувствовав между ними обычной душевной близости. Старушка невольно пододвинулась к ней, пожала ей руку, но рука Элины была холодной и неподвижной.

— Что с тобой, моя девочка?.. Ты озябла? Затвори окно.

— Нет, ничего, оставь меня… — тихо ответила девушка: ее в первый раз в жизни раздражала пустая болтовня матери, ее ласковая заботливость. Все вокруг казалось ей несносным: толкотня при входе и выходе в дверях омнибуса, лица пассажиров, такие заурядные в полумраке, пошлые, бессодержательные разговоры… Облокотившись на раму окна, она пыталась уединиться, сосредоточиться, вспомнить пережитое волнение. Что приключилось нынче вечером с Парижем, с ее милым Парижем, где ей случайно довелось родиться, который она любила, как свой родной город? Сегодня на Лину наводила тоску уличная толчея, духота, зловоние сточных канав, ей слышались пьяные крики, плач голодных детей, глупые сплетни кумушек у ворот. А дальше, в богатых кварталах, ее еще больше удручала роскошь, переполненные кафе с выдвинутыми на тротуары столиками, праздные мужчины и дамы, фланировавшие в голубоватом свете газовых рожков. Все это казалось Элине костюмированным балом, где только не слышно музыки, ей чудилось, будто это кружатся на солнце жужжащие мухи вокруг дерева смерти… Какую богатую жатву можно собрать среди этих заблудших душ! Какая высокая цель — обратить к Спасителю эту толпу, погрязшую в суетных наслаждениях! При этой мысли, как и тогда, на эстраде, она ощутила внутренний подьем, сладостный, могучий порыв вдохновения…

Хлынул дождь, настоящий весенний ливень, и точно метлой смел с бульваров публику. Испуганные прохожие расползались, как муравьи, шлепали по лужам, укрывались в будках, конторах, под воротами домов. Г-жа Эпсеи дремала, убаюканная покачиванием омнибуса, запрокинув свое доброе лицо в шляпке с лентами. Элина думала с тоской о будничной прозе их жизни. Какое право она имела презирать людей? Чем она лучше, чем она выше других? Как ничтожны, как наивны все ее добрые поступки! Разве это угодно богу, разве таких он требует подвигов? Что, если Христос отвергнет ее за леность и нерадивость? Ведь господь уже послал ей, как миссис Ватсон, первое предостережение: ^бедная бабушка внезапно скончалась, не успев покаяться перед смертью. Что, если он нанесет ей новый удар!.. Ее мать!.. Вдруг ее мать тоже умрет скоропостижно?!

Такие мысли всю ночь не давали ей спать.

Впечатление этого вечера не только не изгладилось с течением времени, в суете повседневных дел, а, наоборот, углубилось и окрепло в душе Элины. Воспоминания преследовали ее даже во время уроков в домах богатых учениц г-жи Эпсен, детям которых она преподавала немецкий и английский языки. Несмотря на любезный прием, на изящную, комфортабельную обстановку, соответствовавшую ее утонченным вкусам, Элина изнывала теперь от скуки за учебным столом, среди кудрявых, белокурых детей в больших английских воротниках, в вязаных костюмчиках с красными якорями. Девушку раздражали рассеянность малышей, их беспрестанные несносные вопросы. Подобно Генриетте Брис, она начала считать учительскую профессию скучной, отупляющей и мечтала найти лучшее применение своим силам и способностям… А родители! Какие пошлые, грубые мужчины! Какие мелочные, пустые женщины!

Спору нет, баронесса Герспах, конечно, добрейшее существо, но до чего же низменны ее интересы! Она всецело поглощена конюшней мужа и скачками. То она подыскивает эффектную кличку для новой кобылы, то пробует новое лекарство — помаду или присыпку — против злосчастной накожной болезни, наследственной в роду Отманов, которая по-прежнему мучает ее каждую весну, как мучила еще в пансионе, когда она носила имя Деборы Беккер. Теперь, окончив уроки, Элина под любым предлогом спешила уйти оттуда, предпочитая второпях съесть пирожное и выпить глоток холодной воды где-нибудь за стойкой в кондитерской, чем сидеть с хозяевами за обильным завтраком с кровавым бифштексом и портвейном и выслушивать сальные шутки толстого, губастого барона насчет ее будущей свадьбы.

Более охотно она посещала графиню д'Арло, на улице Везлей, по соседству с монастырем Варнавитов, в небольшом особняке, где стены и ковры были словно пропитаны запахом ладана. Здесь, за внешней роскошью, за наружным спокойствием таилась семейная драма, глубокое женское горе; Элина была посвящена во все подробности — девушки ее круга рано знакомятся с неприглядной прозой жизни. Прожив несколько лет с горячо любимым мужем, графиня неожиданно застала мужа в объятиях выросшей у них в доме родной племянницы, своей воспитанницы, которую она только что выдала замуж. Увидев их циничное, грубое объятие, их жадные поцелуи взасос, г-жа д'Арло убедилась, что молодая женщина давно уже была и продолжает быть любовницей графа.

Ради сохранения их доброго имени, их репутации в обществе, а главное, ради дочери, г-жа д'Арло решила избежать огласки и не требовать развода. В доме соблюдалась видимость семейного согласия, взаимная учтивость врагов, принужденных жить под одной кровлей. Но графиня ничего не забыла и не простила; она с болезненной страстностью искала утешения в католической религии, предоставив тувернанткам воспитывать девочку, которая уже о многом догадывалась и нередко за обедом с тревожным любопытством украдкой таращила глазенки то на церемонно вежливого отца, то на скорбную, молчаливую мать.