Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Оглушенный этим ударом, он мгновенно ушел под воду и больше не появлялся.

Мы уже сказали, что, когда на судне раздался крик «Пожар!», самые решительные из матросов и солдат заняли место над пороховым погребом, чтобы взлететь на воздух первыми и таким образом несомненно быть разнесенными на куски.

Один из этих матросов, напрасно прождав около пяти часов взрыва, потерял терпение.

— Ну что же! — воскликнул он. — Раз огонь меня не берет, посмотрим, что скажет вода!

С этими словами матрос бросился в море, доплыл до лодки и спасся.

И в самом деле, корабль горел уже семь часов, но каким-то чудом пламя еще не добралось до порохового погреба.

Пока лодка, с которой оказались связаны все эти сцены и все эти трагические события, изложенные нами, совершала свой второй рейс к бригу; пока одна из спасенных солдатских жен рожала на его борту девочку, получившую имя Камбрия (по всей вероятности, она жива и доныне), день приближался к концу. Полковник Фирон, капитан Кобб и майор Мак-Грегор, помогая всеми возможными средствами своим подчиненным, проявляли тем большее рвение в исполнении своего долга, что они возложили на себя обязательство спасти их, ни минуты не думая о собственном спасении.

Чтобы наладить более простой спуск с корабля в шлюпку, капитан Кобб отдал приказ привязать к концу бизань-гика — своего рода наклонной мачты, футов на пятнадцать выступающей за пределы кормы, — канат, по которому люди могли бы соскальзывать в шлюпку.

Однако их подстерегали при этом две опасности.

Во-первых, невозможно было без головокружения добраться до конца гика, который килевая качка порой поднимала над водой на высоту до тридцати футов.

Во-вторых, даже повиснув на канате, можно было промахнуться и, не попав в лодку, упасть в воду или разбиться о планшир.

Поэтому многие из тех, кто, не будучи моряком, не имел опыта в лазанье по снастям и передвижении по реям, предпочитали прыгать в воду через кормовые иллюминаторы, пытаясь добираться до шлюпки вплавь.

Но все же, поскольку на борту «Кента», несмотря на все эти средства спасения, еще находилось более половины людей и было неизвестно, как много их останется к тому времени, когда пламя вынудит всех покинуть корабль, матросы и солдаты начали сооружать плоты из досок от клеток для кур и из всего, что попадало под руку.

В то же время каждому было приказано обмотаться веревкой, чтобы привязаться к плоту в том случае, если придется им воспользоваться.

Среди этих опасностей и страданий, которые сопровождали их, когда к беспрестанному страху быть выброшенными в воздух и в небытие присоединились первые приступы нестерпимой жажды, один солдат случайно обнаружил ящик с апельсинами и сообщил о своей находке товарищам.

И тогда по общему согласию все они, с почтением и любовью, каких не приходилось ожидать в подобных обстоятельствах, принесли эти апельсины, все до единого, своим командирам и отказались даже прикоснуться к фруктам, пока каждый офицер не взял себе по штуке.

Поскольку каждый рейс шлюпки к бригу и обратно занимал примерно три четверти часа, офицеры в это время сделали чрезвычайно ценные наблюдения.

И для того, чтобы предоставить читателю возможность в свою очередь ознакомиться с этими наблюдениями, мы позаимствуем конец этой главы нашего повествования из великолепного, глубокого и подробного рассказа майора Мак-Грегора.

«К сожалению, время не позволяет мне говорить здесь ни о разного рода размышлениях, занимавших мою голову в этот страшный день, ни о том, что, по моим наблюдениям, творилось в душах моих товарищей по несчастью; однако я полагаю своим долгом упомянуть здесь об одном происшествии нравственного свойства, о котором я сохранил совершенно отчетливые воспоминания.

На борту было огромное число людей, и мне казалось, что при таком многообразии человеческих типов я смогу обнаружить совершенно различные оттенки характеров и душевной силы, чтобы выстроить, если можно так выразиться, нисходящую шкалу людских качеств — от героизма до крайнего малодушия и растерянности.

Однако очень скоро я избавился от этого заблуждения: по своему душевному состоянию мои товарищи немедленно разделились на два совершенно различных разряда, на два лагеря с резко обозначенной границей, которую , как я имел случай увидеть, все же возможно было преодолеть.

По одну сторону оказались сильные духом, те, чье сердце лишь воспламенилось в этих обстоятельствах; по другую — несравнимо меньшая группа тех, кому опасность парализовала способность действовать и мыслить и кого она погрузила в состояние исступления или уныния.

С живым интересом я следил за тем , как сменяли друг друга сила и слабость в душах тех, за кем мне пришлось наблюдать в течение десяти или одиннадцати часов.

Те, к примеру, кого их суетливость и малодушие сделали утром предметом всеобщей жалости и даже презрения, по прошествии первых часов огромным усилием воли поднялись до высочайшего героизма, между тем как другие, те, кто, подавив в себе первое волнение, вызывали восхищение своим спокойствием и отвагой, внезапно и без всякой причины снова впадали в отчаяние и с приближением опасности, казалось, слабели одновременно и телом и духом.

Возможно, мне удалось бы дать объяснение таким странностям, но намеченная мной цель состоит не в этом, поэтому ограничусь тем, что расскажу об увиденном мною, добавив к этому одну подробность, которая произвела на меня сильнейшее впечатление.

Я стоял на палубе, погрузившись в те наблюдения, о каких только что игла речь, и вдруг услышал, как за моей спиной один из солдат произнес:

— Смотри-ка! Солнце заходит.

Эти слова, такие обычные в любых других обстоятельствах, заставили меня вздрогнуть, поскольку я внезапно осознал, что этот закат — последний в моей жизни.

Я посмотрел на запад; никогда не забуду впечатления, которое произвело на меня заходящее светило.

Проникнутый убеждением, что океан, куда, казалось, погружалось солнце, станет этой ночью моей могилой, я мало-помалу дошел в своих размышлениях до того, что представил себе во всей их ужасающей действительности последние страдания в жизни и все, что приносит с собой смерть.

Мысль, что я в последний раз вижу это огромное солнце, источник жизни и света, постепенно завладела моей душой, и меня объял ужас, дотоле мне совершенно неведомый.

То, что я ощущал, вовсе не было сожалением о жизни, которую, когда смотришь на нее с порога смерти, непременно находишь напрасно прожитой или чем-то не тем заполненной.