Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Мария еще с четверть часа не двигалась с места. Затем, повернув голову, она через плечо окинула взглядом бандитов и убедилась, что все погружены в сон. Она покинула свое место и бесшумно прошла мимо них, легкая, словно дух, летящий над самой землей; дойдя до Джакомо, она опустила ствол своего карабина, приставила дуло к его груди и нажала на спуск.

— Что случилось? — воскликнули внезапно пробудившиеся бандиты.

— Ничего, — ответила Мария. — Луиджи, которого я сменила, забыл предупредить меня, что курок его карабина взведен, я нечаянно задела пальцем спуск, и раздался выстрел.

Головы опустились, и все снова погрузились в сон.

Джакомо не успел ни вздохнуть, ни застонать — пуля пробила ему сердце.

Мария прислонила карабин Луиджи к дереву, отрезала голову Джакомо, положила его в свой передник, весь пропитанный кровью сына, и спустилась с горы.

Наутро полковнику доложили, что молодая женщина, утверждающая, что она убила Джакомо, хочет с ним поговорить. Полковник приказал привести ее в свою палатку. Мария развязала края передника, и голова бандита покатилась на землю.

При всей привычке к ужасам войны, полковник содрогнулся; посмотрев на молодую женщину, бледную и строгую, словно статуя Отчаяния, он спросил:

— Кто вы такая?

Вчера еще я была его женой, сегодня стала вдовой.

— Отсчитайте ей три тысячи дукатов! — приказал полковник.

Четыре года спустя в монастыре Святого Креста в Риме умерла монахиня, прославившаяся своей святостью. Со дня своего обета она вела примерную жизнь и, кроме того, при поступлении в монастырь внесла вклад — три тысячи дукатов, которые монастырь после ее смерти унаследовал. О ее прошлой жизни ничего не было известно; говорили только, что сестра Мария была родом из Калабрии.

То, что я собираюсь вам рассказать, не новелла, не роман, не драма, а просто воспоминание, относящееся к моей юности, — один из тех случаев, что происходят каждодневно, и если все же это повествование вызовет интерес, то дело не в искусстве рассказчика, не в таланте историка, а в исключительном характере героя этого повествования.

Начнем с сообщения, что человек этот был простым лесником.

Я родился среди прекрасных и изобилующих дичью лесов. Мой отец, страстный охотник, вложил мне в руки ружье, когда я был ребенком. В двенадцать лет я стал уже отличным браконьером.

Говорю «браконьером», потому что охотиться мне приходилось только тайно: я был не в том возрасте, когда получают право на ношение оружия, и был слишком незначительной персоной, чтобы меня приглашали те, кто обходился без этого права; вдобавок ко всему, инспектор леса Виллер-Котре, чудесный, добрый человек, чье дружеское расположение ко мне я храню в своей памяти до сих пор, мой родственник, любивший меня всем сердцем и считавший, что для моего будущего гораздо полезнее изучать «Георгики» и «De Viris» [15] «О мужах [знаменитых]» (лат.) , чем убивать удирающих кроликов или бить дублетом куропаток, строжайше запретил всем лесникам позволять мне без его личного разрешения охотиться в охраняемых ими угодьях.

И, тем не менее, все это не мешало мне охотиться, а вернее, как я уже сказал, заниматься браконьерством. Моя мать, полностью разделяя мнение инспектора леса относительно меня и к тому же безмерно страшась, что со мной может что-нибудь случиться, держала мое ружье под замком и вынимала его только по большим праздникам, то есть в дни, когда мне выдавалось особое разрешение и г-н Девиолен — так звали инспектора, — вознаграждая меня за недельные труды, появлялся со словами:

— Ну, пойдем, дружище Дюма! Однако не будем привыкать к этому: пойдем только сегодня и лишь потому, что господин аббат тобой доволен.

О! Эти дни были настоящим праздником! Я брал ягдташ, натягивал длинные охотничьи гетры, надевал тиковую куртку, перекидывал через плечо прекрасное одноствольное ружье, доставшееся мне от отца, и гордо шествовал через весь город бок о бок с охотниками; мы шли в окружении нашей лающей своры, сопровождаемые приветственными напутствиями всех наших знакомых: каждый, стоя у порога своего дома, кричал нам вслед:

— Удачи!

Но эта особая милость давалась мне не чаще одного раза в месяц, а не так уж весело охотиться всего один день из тридцати, поэтому я нашел способ, как в течение двадцати девяти прочих дней взамен запертого в ящике ружья использовать другое оружие — моего собственного изобретения. Это был длинный, времен Людовика XIV пистолет, к которому я приспособил приклад. Вечерами я опускал приклад в карман, прятал пистолет под куртку и, взяв в руки серсо или юлу, чтобы никто не заподозрил истинного характера задуманной мной проказы, с невинным видом отправлялся из дома; очутившись вне предела видимости, я оставлял где-нибудь юлу или серсо и летел со всех ног к опушке леса, там ложился ничком в ров, заросший кустарником, прилаживал приклад к уже заряженному пистолету и ждал.

Если какой-нибудь кролик, на свою беду, появлялся на полянке не дальше двадцати пяти шагов от меня, то можно было считать, что он уже мертв.

Если это случайно оказывался заяц, его, понятно, ждала та же самая участь. Однажды появилась косуля, и, скажу вам по секрету, с косулей, честное слово, тоже было покончено, как если бы это были кролик или заяц!

Подстреленную дичь я раздаривал хорошим людям из числа моих друзей; они в свою очередь, чтобы дары не иссякали, снабжали меня порохом и свинцом.

Надо сказать к тому же, что почти все лесники когда-то охотились с моим отцом и сохранили добрые воспоминания о его щедрости. Иные из этих лесников были старые солдаты, служившие под его началом, и попали в лесное ведомство благодаря его ходатайству. Словом, все эти славные люди усматривали во мне необычайную предрасположенность к тому, чтобы стать столь же благородным человеком, как и генерал (так они всегда называли моего отца), и относились ко мне очень дружелюбно. Вот почему они часто приглашали меня сопровождать их во время обхода угодий; когда их легавая собака делала стойку около какого-нибудь несчастного кролика, забившегося в укрытие, они, оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто ничего не видит, живо вкладывали мне ружье в руки. Я обходил куст, с которого Кастор или Пирам не сводили глаз, становился с другой стороны и толкал его ногой; кролик выскакивал, и почти всегда этот зверек, еще накануне сидевший в своей норке, вечером оказывался в кастрюле.

Среди этих лесников был один по имени Бернар; он жил в полутора льё от Виллер-Котре, у дороги на Суасон, в маленьком домике, построенном г-ном Девиоленом для его предшественника, и потому обычно его звали Бернаром из Нового дома.