Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Очутившись перед галереей, где сидела красавица из Прованса, он склонился в поклоне к самой шее своей лошади так, что волосы покрыли его лицо, потом тряхнул головой, откидывая их, и, глядя на нее с благодарной улыбкой, сказал, переходя на провансальский язык:

— Благородная дама, я бесконечно признателен вам за то, что вы сочли меня достойным участвовать в добром деле; если бы не ваш посланец, я находился бы сегодня в своем краю и не имел бы возможности выказать мою любовь к дамам и мою веру в Бога.

— Прекрасный сеньор! — отвечала девушка на том же языке. — Это я должна быть благодарна, ведь по первому моему зову, переданному простым менестрелем, вы пересекли моря, реки, горы и прибыли сюда, и трудно сказать, сумею ли я когда-нибудь выразить свою признательность за столь великую любезность.

— Нет ни такого длинного пути, ни такого опасного дела, которого с избытком не оплатила бы улыбка на ваших устах и взгляд ваших глаз, — промолвил граф. — А потому, если вы увидите, что я слабею, улыбнитесь и взгляните на меня: вы вернете мне и силы и отвагу.

С этими словами, заставившими юную маркизу покраснеть, граф Барселонский вторично поклонился и, так как в эту минуту трубы возвестили, что открываются ворота для его противников, пришпорил коня, и великолепный скакун тремя прыжками перенес его в другой конец ристалища, напротив императрицы и костра. Ратник Божий должен всегда находиться именно там, чтобы жесты обвиняемой придавали ему мужество.

В это время появился Гунтрам фон Фалькенбург. Он был одет в темные доспехи и сидел верхом на тяжелом немецком коне, который, казалось, принадлежал к породе, достойной гомеровских описаний. Оруженосец нес перед ним его копье, топор и меч. У дверей ристалища он спешился и подошел к алтарю. Поднявшись на ступеньку, он поднял забрало, простер над распятием обнаженную руку и поклялся верой, полученной им при крещении, жизнью, душой и честью, что считает поединок справедливым и честным и клятвенно заверяет, что ни на коне, ни среди доспехов не прячет ни зелья, ни заклинаний, ни заговоров, ни магических слов, ни молитв, ни колдовских чар, к которым мог бы прибегнуть. Потом, осенив себя крестным знамением, он преклонил колено перед изголовьем гроба, чтобы помолиться.

Граф Барселонский, сойдя с коня, в свою очередь подошел к алтарю и произнес те же клятвы, что и его противник, а затем, перекрестившись, преклонил колено с другой стороны гроба. В ту же минуту неведомо откуда, словно зов ангелов, послышалось пение «Libera» [21] «Отпускаешь [ты раба твоего]» (лат.) . Все зрители встали со своих мест и, опустившись на колени, тихо повторяли слова отходной молитвы. Только палач остался стоять, словно его голосу не дано было права присоединяться к голосам людей, а его молитве не дано было достигать стоп Божьих.

При последних звуках «Libera» снова послышались трубы, все заняли свои места; оба противника поднялись, вернулись к своим лошадям, одновременно вскочили в седла и, опустив копья и прикрывая щитами грудь, застыли в неподвижности, похожие на конные статуи. Трубы смолкли. Император поднялся, простер скипетр и громогласно провозгласил:

— Сходитесь!

Рыцари помчались навстречу друг другу; они были равны в доблести, но им была уготована разная участь. Гунтрам фон Фалькенбург не успел проскакать на своей тяжелой лощади и трети ристалища, как граф Барселонский, преодолев в три скачка вдвое большее расстояние, налетел на него. В течение короткого мгновения после страшного столкновения ничего нельзя было разглядеть, кроме обломков копий и мириад искр; люди, кони — все смешалось; но почти тут же из этого облака вырвался тяжелый конь Гунтрама без всадника, а труп его хозяина, пронзенный насквозь копьем соперника, остался лежать в окрашенной кровью пыли. Граф Барселонский тотчас же догнал лошадь противника, схватил ее за уздцы и заставил прижаться крупом к барьеру в знак поражения противника, так что, если бы поверженному всаднику удалось подняться, он вынужден был бы признать себя побежденным; впрочем, эта предосторожность была излишней, ибо Гунтраму фон Фалькенбургу суждено было подняться только на призыв Господа.

Восторженным криком толпа приветствовала победителя, поскольку все самые пылкие надежды были возложены на юного красавца-рыцаря. Император поднялся, воскликнув громко: «Славный удар!»; Дус размахивала своим шарфом; императрица опустилась на колени.

Палач медленно сошел со своего помоста и приблизился к Гунтраму; стащив с убитого шлем, он кинул его на землю и поволок труп за волосы к гробу, а затем вернулся к костру.

Граф Барселонский, снова поклонившись императору, императрице и маркизе Прованской, занял свое место.

— По вашему велению, государь император, — громким голосом произнес он, — пусть призовут Вальтера фон Тана!

И он удалился с ристалища.

— Пусть выйдет Вальтер фон Тан! — повелел Генрих.

Ворота открылись второй раз, и появился Вальтер фон Тан; но как только он увидел Гунтрама, лежавшего рядом с гробом, как только осознал, что одного удара меча будет достаточно, чтобы повергнуть его на землю и умертвить, то, вместо того чтобы идти к алтарю и давать клятву, он подъехал прямо к императору, спешился и встал перед ним на колени.

— Государь император, вы напрасно призываете меня выйти на поединок! Ничто в мире не заставит меня сражаться за дело, которое я прежде поддерживал: обвинение ложное и злокозненное, и Божий суд вынес свой приговор. Разрешите мне отдаться на вашу милость, милость императрицы и неизвестного рыцаря — должно быть, благородного рыцаря; я перед всеми признаю, что наше обвинение императрицы было ложным — в нем нет ни слова правды; нас побудили дары и посулы вашего сына принца Генриха, опасавшегося, что вы лишите его наследства в пользу младенца, рожденного госпожой императрицей. Государь, прошу вас принять в соображение мое признание и даровать мне пощаду и милость!

— Вам будет дарована пощада, если такова будет воля императрицы, — ответил Генрих. — Идите же к ней и молите ее о милости, ибо только в ее руках ваша жизнь и честь.

Вальтер фон Тан поднялся, пересек ристалище под ропот и шиканье толпы и упал на колени перед императрицей; она стояла перед ним, держа на руках сына и казалась Мадонной, ласкающей младенца Иисуса.

— Государыня! — произнес он. — Я явился к вам по приказу императора молить у вас пощады, ибо коварно и вероломно вас оболгал; делайте со мной все, что вам будет угодно.

— Друг мой! — воскликнула императрица. — Оставайтесь живым и невредимым, я не буду ни мстить вам, ни подталкивать кого-либо к мщению, ибо Бог распорядится всем по справедливости. Уходите же навсегда с глаз моих!