Уильям Моэм - Визит полиции

Шляпы они так и не сняли. Эшенден размотал шарф и сбросил наконец свое тяжелое пальто.

— Хотите сигару? — спросил он, поднося ящичек по очереди одному, затем другому полицейскому.

— Что ж, я не против, — отозвался первый, которого писатель про себя прозвал Фафнером, и взял сигару. Второй сделал то же самое, не сказав ни слова, даже не поблагодарив.

То, что на крышке ящичка была выгравирована фамилия владельца, похоже, произвело на гигантов определенное впечатление, поскольку оба тотчас же сняли шляпы.

— Малоприятная у вас, должно быть, получилась прогулка в такую погоду, — заметил Фафнер, откусывая кончик сигары и выплевывая его в камин.

В последнее время Эшенден положил себе за правило (пригодное как для повседневной жизни, так и для работы в разведке) отвечать людям так, чтобы в ответах этих содержался максимум правды, которую можно было огласить без риска для себя. Поэтому ответил он так:

— За кого вы меня принимаете? Если бы это зависело от меня, я бы даже не вышел на улицу. Но мне сегодня пришлось отправиться в Веве, чтобы навестить тяжелобольного друга. Я ездил туда на пароходе. На озере жуть что творилось.

— Мы вообще-то из полиции, — как бы вскользь сказал Фафнер.

Писатель подумал, что они, должно быть, считают его форменным идиотом, если воображают, что он еще об этом не догадался. Однако сообщение это было не из тех, которые благоразумно было бы пропустить мимо ушей.

— О, в самом деле? — отозвался Эшенден.

— Паспорт у вас с собой?

— Да. Сейчас ведь война, так что иностранцу, по-моему, разумнее всего носить его с собой.

— Что ж, здравая мысль.

Писатель вручил собеседнику красивый новенький паспорт, не содержавший никакой информации о его поездках за границу с тех самых пор, как он прибыл сюда из Лондона три месяца назад. Полицейский внимательно изучил документ и передал его товарищу.

— Тут вроде бы все в порядке, — сказал он.

Эшенден, с сигарой в зубах стоявший возле камина, чтобы поскорее согреться, ничего не ответил. Он осторожно посмотрел на полицейских, но постарался изобразить на лице беззаботность и приязнь. Фазольт вернул паспорт Фафнеру, который машинально стал барабанить пальцами по обложке.

— Нас послал к вам начальник полиции, — сообщил он, и писатель заметил, что оба незваных гостя теперь внимательно на него смотрят. — Он хочет, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.

Эшендену известно было хорошее правило: если у тебя нет наготове уместного ответа, лучше промолчи. Когда собеседник сказал что-то, по его мнению, требующее ответа, твое молчание приведет его в замешательство. Так что Эшенден ждал, пока полицейский договорит. Хотя писатель не до конца был в этом уверен, ему показалось, что тот немного колеблется.

— Знаете, многие жители этого района, оказывается, жалуются на шум, который поднимают завсегдатаи казино, когда выходят оттуда посреди ночи. Мы хотим знать, вас лично шум не беспокоит? Ваши окна ведь выходят на озеро, а по дорожке вдоль берега как раз проходят эти люди. Если они действительно так уж шумят, то, наверное, очень вам мешают.

На мгновение Эшенден остолбенел. Что за ахинею нес этот полицейский («Бум-бум-бум», — звучали его слова, как будто этот гигант шагал по дощатой сцене), и какого черта начальнику полиции понадобилось посылать к нему своих подчиненных, чтобы узнать, не мешают ли ему спать горластые игроки? Похоже было, что ему готовят ловушку. Нет ничего глупее, чем искать глубокий смысл в явно нелепых суждениях. Это западня, в которую по опрометчивости попадают многие простодушные репортеры. У Эшендена сложилось твердое убеждение, что животное, именуемое человеком, непроходимо глупо. Уверенность в этом очень пригодилась ему в жизни. У него мелькнула мысль: если полицейский задает ему подобный вопрос, то явно из-за отсутствия хотя бы малейших доказательств, что он, Эшенден, замешан в какой-либо противоправной деятельности. Безусловно, кто-то донес на него в полицию, однако улик против него указать не смог, обыск комнаты никаких результатов не дал. Но до чего же глупо пытаться оправдать свой визит подобным образом! Какая скудость воображения! Писателю тотчас же пришло в голову: могло быть не менее трех причин того, что полицейским так хотелось с ним побеседовать. Он подумал: если б знать этих людей лучше, можно бы догадаться, что именно заставило их прийти сюда. Заданный ими вопрос решительно бросал вызов здравому смыслу. Полицейские оказались даже глупее, чем Эшенден думал сначала, однако в сердце у него отведен был неприкосновенный уголок для глупцов; вот и сейчас он посмотрел на этих людей с неожиданной теплотой. Ему хотелось их по-отечески отшлепать. Однако на вопрос он ответил совершенно спокойно:

— По правде говоря, я сплю как убитый — должно быть, потому, что у меня чистая совесть и незапятнанная репутация. Так что я пока что никакого шума не слышал.

Эшенден посмотрел на них и слегка улыбнулся, чего его ответ, как ему казалось, заслуживал. Однако выражение их лиц оставалось невозмутимым. Наш герой был не только британским тайным агентом, но и писателем-юмористом, так что, столкнувшись с подобной тупостью, он с трудом подавил зевоту. Приняв по возможности внушительный вид, он продолжал более серьезным тоном:

— Но даже если меня и разбудил бы поднятый кем-то шум, я не стал бы жаловаться. В мире ведь столько горя, нищеты и трагедий, что, по-моему, нехорошо было бы мешать развлекаться людям, которые способны еще веселиться.

— En effet [2] — текст сноски отсутствует — , — сказал полицейский. — Но факт остается фактом: граждане возмущены, и наш шеф убежден, что это дело необходимо расследовать.

Его товарищ, дотоле хранивший молчание подобно сфинксу, наконец заговорил.

— По вашему паспорту я понял, что вы писатель, monsieur, — сказал он.

Эшенден пришел в хорошее расположение духа — то была своего рода реакция на пережитые волнения. Он ответил добродушно:

— Да, верно. Эта профессия обрекает человека на множество неприятностей, но порою замечаешь, что и в ней есть светлые стороны.

— La gloire [3] — текст сноски отсутствует — , — вежливо заметил Фафнер.

— Вернее будет сказать, печальная известность, — рискнул сострить Эшенден.

— А что вы делаете в Женеве?

Вопрос был задан столь дружеским тоном, что писатель понял: надо держать ухо востро. Умные люди знают: дружелюбный полицейский гораздо опаснее, чем подозрительный.

— Пишу пьесу, — ответил Эшенден.

Он указал рукой на стопку бумаги на столе. Четыре глаза устремились в этом направлении. Писатель уже успел убедиться, что эта парочка просматривала его рукописи и пыталась в них разобраться.