Болеслав Прус - Том 2. Повести и рассказы

— А правду сказать староста, — начала хозяйка, — зачем вам тащиться с коровой в такую даль, к Гжибу?

— Да он хочет ее купить, — ответил Гроховский.

— Может, и мы купим.

— Так бы оно и следовало, — вмешался Слимак, — девка у нас, пускай бы была и ее корова.

— А ведь верно, Мацек, так бы оно и следовало? — повторила за мужем хозяйка, обращаясь к батраку.

— Ого-го! — засмеялся Мацек, причем горячая похлебка потекла у него по подбородку.

— Что правильно, то правильно, — вздохнул Гроховский. — Это и сам Гжиб так же рассудил бы: туда, дескать, и идти корове, где живет девка.

— Вот и продайте ее нам! — подхватил Слимак.

Гроховский опустил ложку на стол, а голову на грудь. С минуту он раздумывал, наконец произнес, словно покоряясь судьбе:

— Ну, так и быть! Раз уж вы решили, придется вам корову отдать, ничего не поделаешь. У кого девка, у того и корова — тут и толковать нечего.

— Только вы сбавьте хоть сколько-нибудь, — поспешила вставить хозяйка заискивающим тоном.

Староста снова призадумался.

— Видите дело-то какое, — проговорил он. — Кабы скотина была моя, я бы сбавил. А ведь это добро убогой сироты, что осталась без отца, без матери. Как я ее обижу? Вы, стало быть, дайте мне тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод, и пускай корова остается у вас.

— Уж очень деньги большие, — вздохнул Слимак.

— Но и корова — заглядение, — возразил староста.

— Деньги-то лежат себе в сундуке и есть не просят.

— Но и молока не дают.

— Ради этой коровы придется мне у пана луг заарендовать.

— Оно и выгоднее, чем покупать сено.

Наступило долгое молчание, неожиданно прерванное Слимаком:

— Ну, кум, говорите последнее слово…

— Я сказал: тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром — и забирайте корову. Гжиб будет в обиде на меня, ничего не поделаешь, но вас-то я должен уважить. Девка у вас, пускай и корова у вас.

Хозяйка убрала со стола посуду и вышла в чулан. Через минуту она вернулась, неся бутылку водки, две рюмки, а на тарелке копченую колбасу и вилку с выломанным зубом.

— Будьте здоровы, кум, — сказал Слимак, наливая водку.

— Пейте с богом.

Выпили, затем молча принялись жевать сухую колбасу, отложив вилку на тарелку. При виде водки Мацеку стало до того приятно, что он даже потихоньку вздохнул. Потом сунул обе руки за пазуху и чуть заметно выдвинул ноги из-под лавки. Ему пришло в голову, что в эту минуту староста и хозяин, должно быть, очень счастливы, и он тоже почувствовал себя счастливым.

— Право, не знаю, как быть, — говорил Слимак, — брать ли корову или не брать? Цену вы заломили такую, что у меня всякая охота пропала.

Гроховский беспокойно заерзал на стуле.

— Кум, голубчик, — сказал он, — золотой мой, как мне быть: ведь добро-то сиротское. Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради, что баба блажит.

— За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.

— Стала дорожать. В нашей волости хотят какую-то новую дорогу прокладывать, так немцы скупают землю.

— Немцы? — повторил Слимак. — Да они уже купили Вульку.

— Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.

— Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не понял, чего им надо, — сказал Слимак.

— Вот видите! Сюда норовят залезть. А стоит осесть одному, как за ним потянутся другие, словно муравьи на мед, — вот земля и дорожает.

— Да они знают ли крестьянскую работу?

— Еще как знают!.. Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он тут и родился, — ответил Гроховский.

— Чудно!

— Ого!.. Немцы — они умные. Они скота много держат, клевер сеют, а зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.

— Любопытно бы знать, какой они веры. Говорят они между собой, как евреи.

— Вера у них получше еврейской, — сказал староста, подумав, — но не то что католическая, куда там! Костел у них такой же, как у нас, с органом и скамейками. Только ксендз у них женатый и ходит в сюртуке, а в главном алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на паперти.

— Стало быть, вера их хуже нашей.

— Хуже, — подтвердил Гроховский, — они и царице небесной не молятся.

— Ох, царица небесная! — прошептала хозяйка.

Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.

— Как их еще господь бог милует! — заметил Слимак. — Пейте, кум.

— За ваше здоровье. А что ж господу их не миловать, раз у них скота много? Скот — он всему основа!

Слимак задумался и вдруг хлопнул ладонью по столу.

— Кум, староста! — воскликнул он с воодушевлением. — Продайте мне корову!

— Продам! — ответил Гроховский и тоже хлопнул по столу ладонью.

— Даю вам… тридцать… один рубль… ей-богу, только по дружбе.

Гроховский обнял его.

— Кум, дайте мне тридцать… ну, хоть тридцать четыре рубля бумажками да рубль серебром за повод.

В горницу осторожно скользнули набегавшиеся вволю ребята. Хозяйка налила им похлебки и отвела в дальний угол, велев сидеть смирно. Они и в самом деле все время сидели смирно, только Стасек один раз свалился с лавки, а Ендрек получил от матери тумака. Зато Магда притаилась, как мышка, а вздремнувшему Мацеку привиделось во сне, будто он сидит в боковушке на стуле со спинкой и пьет водку. Батрак чувствовал, как водка ударила ему в голову, как, захмелев, он развалился не хуже Слимака и во что бы то ни стало хотел поцеловать старосту!.. Вдруг он вздрогнул и, смущенный, очнулся.

Из боковушки доносился запах водки, чадила догорающая плошка. Слимак и Гроховский сидели рядышком.

— Кум… староста… — говорил Слимак, стуча кулаком по столу. — Я дам тебе, сколько ты пожелаешь, говори, стало быть… последнее слово. Твое слово для меня дороже денег, потому что ты голова. На всю волость ты один голова. Старшина — он свинья. Для меня ты старшина, да какой там старшина, ты лучше самого комиссара, потому что ты — голова… Один ты голова на всю волость, убей меня гром!

Они обнялись, и Гроховский заплакал.

— Юзек!.. Брат!.. — говорил он, — не зови меня старостой, зови братом, потому что я тебе брат и ты мне брат…

— Войцех… староста… Говори, сколько хочешь за корову?.. Я столько и дам, кишки из себя вымотаю, а дам.

— Тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод.

— Господи помилуй! — ахнула хозяйка. — Да ведь вы только что отдавали корову за тридцать три рубля?

Гроховский поднял мокрые от слез глаза сперва на нее, потом на Слимака.

— Отдавал? — спросил он. — Юзек, брат, отдавал я тебе корову за тридцать три рубля?.. Ладно! Отдаю… Бери… Пусть сирота погибает, зато уж у тебя, брат, корова будет что надо.

Слимак еще сильней стукнул кулаком по столу.