Болеслав Прус - Том 2. Повести и рассказы

Измученный, исцарапанный, а главное — потрясенный, я наконец продрался к тому месту, откуда слышался плач Лёни.

Она сидела под кустом, дрожа и ломая руки.

— Лёня!.. Что с тобой? — вскрикнул я, впервые назвав ее по имени.

— Оса!.. Оса!..

— Оса?.. — повторил я, бросаясь к ней. — Ужалила тебя?..

— Еще нет, но…

— Так что же?

— Она ходит по мне…

— Где?..

Из глаз ее лились слезы. Она очень сконфузилась, но страх превозмог смущение.

— Залезла мне в чулочек… Боже мой, боже… Зося!..

Я опустился перед ней наземь, но еще не осмеливался искать осу.

— Так вынь ее, — сказал я.

— Да я же боюсь. Ах, боже!..

Бедняжка дрожала, как в лихорадке. Тогда я проявил верх мужества.

— Где она?

— Теперь ползет по коленке…

— Нет ее ни там, ни тут.

— Она уже выше… Ах! Зося, Зося!

— Но ее нет и здесь…

Лёня закрыла лицо руками.

— Наверно, где-нибудь в платье… — едва выговорила она, плача навзрыд.

— Поймал! — вскричал я. — Это муха.

— Где?.. Муха? — спросила Лёня. — И правда, муха! Ох, какая большая… А ведь я была уверена, что оса. Думала, я умру… Боже! Какая я глупая!..

Она утерла слезы и сразу начала смеяться.

— Убить ее или отпустить? — спросил я, показывая Лёне злосчастное насекомое.

— Как хочешь, — ответила она уже совершенно спокойно.

Я решил было убить, но у меня не хватило духу. И сама муха, и особенно крылышки ее были сильно помяты, и я осторожно положил ее на листик.

Между тем Лёня смотрела на меня как-то очень пристально.

— Что с тобой? — вдруг спросила она.

— Ничего, — ответил я, пытаясь улыбнуться.

Силы вдруг покинули меня. Сердце билось, как колокол, в глазах потемнело, холодный пот выступил на лбу, и, стоя на коленях, я пошатнулся.

— Да что с тобой, Казик?

— Ничего… просто я думал, что с тобой случилось какое-нибудь несчастье…

Если бы Лёня не подхватила меня и не положила мою голову к себе на колени, я бы расквасил нос.

Теплая волна ударила мне в голову, я услышал шум в ушах и снова голос Лёни:

— Казик!.. Казик, дорогой… что с тобой?.. Зося!.. Ах, боже, он в обмороке… Что я буду делать, несчастная…

Она обхватила мою голову руками и стала целовать. Я чувствовал, что все лицо у меня мокрое от Лёниных слез. Мне стало так ее жалко, что я собрал остатки сил и с трудом приподнялся.

— Ничего, ничего!.. Ты не беспокойся! — вырвалось у меня из глубины души.

Действительно, дурнота моя прошла так же быстро и неожиданно, как и наступила. В ушах перестало шуметь, вокруг посветлело, я поднял голову с колен Лёни и, глядя ей в глаза, засмеялся.

Тогда и она расхохоталась.

— Ах ты негодник! Ах ты злючка!.. — говорила она. — Ведь надо же было задать мне такого страху. И как это ты мог упасть в обморок из-за подобного пустяка?.. Ну, если бы даже это была оса, так она ведь не съела бы меня… А что я бы тут делала с тобой?.. Ни воды, ни людей, Зося куда-то ушла, и мне пришлось бы одной спасать такого большого мальчика. Стыдись!

Конечно, мне было стыдно. Ну можно ли было так ее пугать?

— Что? Как тебе? — спрашивала Лёня. — Видно, лучше, ты уже не такой бледный. А раньше был белый как полотно. Но хороша я буду, — снова заговорила она, — если об этом узнает мама! Ах, боже! Я даже боюсь теперь идти домой…

— О чем узнает мама? — спросил я.

— Обо всем, а главное — об этой осе…

— А ты никому не говори.

— Что толку, если я не скажу… — вздохнула она, отвернувшись.

— Может, ты думаешь, я скажу? — успокаивал я Лёню. — Ей-богу, никому ни словечка.

— А Зосе?.. Она ведь умеет держать секреты.

— Даже Зосе. Никому.

— Все равно все узнают. Ты весь исцарапался, ободрался… Постой-ка… — прибавила она, помолчав, и утерла мне лицо платочком. — Ах, боже! Знаешь, ведь я со страху даже поцеловала тебя, но я уже не знала, что делать. А вдруг кто-нибудь об этом узнает? Я просто сгорю со стыда! Правда, окажись это оса, тоже было бы очень неприятно. Ох! Сколько у меня огорчений из-за тебя…

— Но тебе нечего беспокоиться, — пытался я ее утешить.

— Ну да, нечего! Все откроется, потому что у тебя в голове полно листьев. Впрочем, погоди, я тебя причешу. Лишь бы из-за какого-нибудь куста за нами не подсматривала Зося. Она умеет держать секреты, но все-таки…

Лёня вынула из волос полукруглый гребень и принялась меня причесывать.

— И всегда ты ходишь растрепанный, — говорила она. — Ты должен причесываться, как все мужчины. Вот так!.. Пробор нужно делать с правой стороны, а не с левой. Будь у тебя черные волосы, ты был бы такой же красавец, как жених моей мамы. Но ты ведь блондин, так я причешу тебя иначе. Теперь ты похож на того ангелочка, который — знаешь? — под божьей матерью… Как жалко, что у меня нет зеркальца.

— Казик!.. Лёня!.. — донесся в эту минуту голос Зоси из парка.

Мы оба вскочили, Лёня была по-настоящему испугана.

— Все откроется! — прошептала она. — Ох, эта оса!.. А хуже всего, что ты упал в обморок…

— Ничего не откроется! — заявил я решительно. — Я ведь ничего не скажу.

— Я тоже. И ты даже не скажешь, что упал в обморок?

— Конечно.

— Ну-у!.. — удивилась Лёня. — А я, если бы упала в обморок, ни за что бы не утерпела…

— Казик! Лёня!.. — звала нас сестра где-то совсем близко.

— Казик! — шепнула Лёня и приложила палец к губам.

— Да ты не беспокойся!

В кустах послышался шорох, и показалась Зося в фартучке.

— Где ты была, Зося? — спросили мы оба.

— Ходила за фартуками для себя и для тебя. Возьми, Лёня, а то испачкаешься ежевикой.

— Что, пора возвращаться домой?

— Незачем, — ответила Зося. — К маме приехал этот господин, а панна Клементина и не думает уходить из беседки. Мы можем тут сидеть хоть до вечера. Ну, я принимаюсь за ежевику, вы ведь больше съели, чем я.

Лёня тоже стала рвать ягоды, да и у меня снова явилась охота полакомиться.

Заметив, что я удаляюсь, Лёня крикнула мне вслед:

— Казик! Ты знаешь, о чем я думаю!.. — и погрозила мне пальцем.

В эту минуту — не знаю уже, в который раз! — я дал себе клятву ни при ком даже звука не проронить ни о моем обмороке, ни об этой мухе. Но не успел я отойти на несколько шагов, как услышал голос Лёни:

— Если бы ты знала, Зося, что тут творилось!.. Нет, нет, я не могу тебе сказать ни одного словечка. Хотя если ты мне обещаешь не выдать секрет…

Я убежал подальше в чащу, так мне было стыдно. Правда, Зося…

Эту злосчастную ежевику мы собирали еще добрый час. Когда мы возвращались домой, я заметил, что положение резко изменилось. Зося смотрела на меня с ужасом и любопытством, Лёня совсем не смотрела, а я был в таком смятении, словно совершил убийство.

Прощаясь с нами, Лёня крепко поцеловала Зосю, а мне — кивнула головой. Я снял перед ней фуражку, чувствуя себя величайшим негодяем.