Болеслав Прус - Том 2. Повести и рассказы

— Разве тебе доктор не говорил, что я не протяну и нескольких месяцев?..

Женщина оцепенела.

— Что ты говоришь? — вскричала она. — Откуда у тебя такие мысли?

Больной рассердился.

— Ах, да подойди же ко мне, вот сюда!.. — сказал он резко, хватая ее за руки. — Смотри мне прямо в глаза и отвечай: не говорил тебе этого доктор?

И он устремил на нее пылающий взор.

Под этим взглядом, кажется, стена раскрыла бы свои тайны, если б они у нее были.

В лице женщины появилось какое-то удивительное спокойствие. Она выдержала этот дикий взгляд, мягко улыбаясь. Только глаза ее словно остекленели.

— Доктор сказал, — ответила она, — что это пустяки, только тебе надо немного отдохнуть…

Муж сразу отпустил ее, задрожал, засмеялся, а потом, махнув рукой, сказал:

— Вот видишь, какой я стал нервный!.. Вбил себе в голову, что доктор сомневается в моем выздоровлении! Но… ты убедила меня… Теперь я спокоен!..

Он потешался все веселее над своей мнительностью.

Впрочем, приступы подозрительности никогда больше не повторялись. Ласковое спокойствие жены было для больного верным признаком того, что состояние его не так уж плохо.

Да и почему бы ему быть плохим?

Правда, он кашлял, но это — бронхит. Когда он долго сидел, иногда начиналось кровотечение — разумеется, из носоглотки. Ну, бывало у него что-то вроде лихорадки, но, в сущности, это была не лихорадка, а просто так — нервное состояние.

Вообще же он чувствовал себя все бодрее. У него появилось непреодолимое желание совершить какую-нибудь дальнюю прогулку, только сил на это не хватало. Наступило даже время, когда днем он не хотел лежать в постели и сидел на стуле одетый, готовый выйти на улицу, как только пройдет эта минутная слабость.

Беспокоило его лишь одно пустячное обстоятельство: однажды, надевая жилетку, он почувствовал, что она стала как-то уж очень широка ему.

— Неужели я настолько похудел?.. — прошептал больной.

— Ну конечно, ты немного осунулся, — ответила жена. — Но нельзя же преувеличивать…

Муж пристально посмотрел на нее. Она даже не подняла головы от шитья. Нет, такое спокойствие не может быть притворным! Доктор сказал ей, что он не так уж сильно болен, поэтому у нее нет причин беспокоиться.

В начале сентября нервное состояние, похожее на лихорадку, усилилось и продолжалось едва ли не целые дни.

— Пустяки! — говорил больной. — С наступлением осени всем делается не по себе и даже самые здоровые люди чувствуют какое-то недомогание. Одно меня удивляет: почему жилет становится мне все более широк?.. Я, видимо, страшно исхудал и, понятно, не смогу выздороветь, пока не пополнею, — уж это так.

Жена, внимательно выслушав его, должна была признать, что муж ее прав.

Больной ежедневно вставал с постели и одевался, хотя без помощи жены уже не мог натянуть на себя даже рубашку. Жена добилась лишь того, что вместо сюртука он надевал пальто.

— Чего же удивляться, — не раз говаривал он, глядя в зеркало, — чего же удивляться, что я обессилел. У меня ужасный вид!

— Ну, лицо всегда быстро меняется, — заметила жена.

— Это верно, только я и телом худею…

— А не кажется ли это тебе? — спросила женщина с подчеркнутым сомнением в голосе.

Он задумался.

— Что ж, быть может, ты и права… потому что… с некоторого времени я замечаю, что… что мой жилет…

— Да перестань ты! — перебила его жена. — Не пополнел же ты в самом деле?

— Как знать? Судя по жилету я…

— В таком случае ты должен лучше себя чувствовать.

— Ну вот! Ты хочешь все сразу… Прежде всего мне нужно хоть немного пополнеть. Скажу тебе больше: даже когда я пополнею, то и тогда я еще не сразу почувствую себя лучше. Что ты там делаешь за шкафом?.. — вдруг спросил он.

— Ничего. Ищу в сундуке полотенце, не знаю… есть ли чистое.

— Только не напрягайся так, у тебя даже голос изменился…

— Сундук-то ведь очень тяжелый.

Видимо, сундук был действительно тяжелый, поэтому у нее даже щеки стали гореть. Но она оставалась спокойной.

С этого дня больной уделял жилету все больше внимания. Он часто подзывал к себе жену и говорил:

— Ну… посмотри же. Убедись сама: еще вчера я мог просунуть сюда палец, вот сюда… А сегодня уже не могу. Я действительно начинаю полнеть!

Однажды больной испытал безмерную радость. Когда жена вернулась с уроков, он встретил ее сияющим взглядом.

— Выслушай меня, — взволнованно заговорил он, — я открою тебе один секрет… Видишь ли, с этим жилетом я немножко жульничал. Чтобы тебя успокоить, я ежедневно затягивал хлястик, и потому жилет стал мне тесен… Таким образом, вчера я затянул его до конца и уже боялся, что мой секрет откроется… Как вдруг сегодня… знаешь, что случилось?.. Сегодня мне, я даю тебе честное слово, не только не понадобилось затягивать его, а даже пришлось немного хлястик отпустить! Жилет стал мне форменным образом тесен, хотя еще вчера был широковат. Ну, теперь и я верю, что выздоровею. Я сам… А доктор пусть думает, что ему угодно.

Долгая речь так его утомила, что ему пришлось перейти на кровать. Но человеку, которому не нужно с помощью хлястика доказывать, что он полнеет, не подобает ложиться, поэтому он сел на постели, как в кресле, опершись на плечо жены.

— Ну-ну! — прошептал он. — И кто бы мог подумать? Две недели я обманывал жену, уверяя, будто жилет мне тесен, а сегодня он действительно стал тесен!.. Ну-ну!

Так они просидели, прижавшись друг к другу, весь вечер.

Больной был взволнован, как никогда.

— Боже мой! — говорил он, целуя жене руки. — А мне уже казалось, что так я и буду худеть до… конца… Сегодня впервые за эти два месяца я поверил, что могу выздороветь. Ведь больных все обманывают, а жены тем более. Но жилет — нет, этот не обманет!

Сейчас, рассматривая старый жилет, я вижу, что над его хлястиком трудились двое. Муж ежедневно передвигал пряжку, чтобы успокоить жену, а она ушивала хлястик, чтобы подбодрить мужа.

«Встретятся ли они когда-нибудь снова, чтобы открыть друг другу тайну жилета?..» — думал я, глядя на небо.

Но неба не было видно. Только сыпал снег, такой густой и холодный, что даже прах людской, наверно, замерзал в могилах.

А все же кто решится сказать, что там, за этими тучами, нет солнца?..

Я родился в эпоху, когда все непременно носили какой-нибудь титул или хотя бы прозвище, которыми наделяли иногда без достаточных оснований.

По этой причине нашу помещицу называли графиней, моего отца — ее уполномоченным, а меня — очень редко Казиком или Лесьневским, зато достаточно часто сорванцом, пока я жил дома, и ослом, когда я поступил в школу.

Фамилию нашей помещицы тщетно было бы искать в родословных знати, поэтому мне кажется, что сияние ее графской короны простиралось не дальше полномочий моего блаженной памяти отца. Помнится даже, что возведение ее в графское достоинство было своего рода памятником, которым покойный отец мой ознаменовал счастливейшее событие своей жизни — повышение жалованья на сто злотых в год. Помещица молча приняла присвоенный ей титул, но несколько дней спустя отец мой был произведен из управляющих в уполномоченные. И вместо письменного свидетельства получил невиданных размеров борова, и из выручки от продажи его мне купили первые башмаки.