Болеслав Прус - Том 2. Повести и рассказы

— От воинского жалованья ты отказался, — продолжал учитель.

— И сторонился всех, никого к себе не звал. Так? — подсказал старик с язвительной усмешкой.

— Да, ты нас избегал. И, кроме того… мы знали, что живешь ты на разных квартирах, дома не ночуешь. Тебя встречали переодетым, в одежде чернорабочего…

Старик горько рассмеялся.

— Значит, вы следили за мной? А я и не знал! И ни один из вас меня не предостерег, ни один не спросил, чем я занимаюсь! Даже те, кто пользовался моими «подозрительными» деньгами…

— Но ты же знаешь — мы в конце концов перестали брать их у тебя.

— Да. И, перестав, не замедлили объявить меня предателем!

Он подошел к учителю и хлопнул его по плечу.

— А знаешь, почему у меня водились деньги, хотя я не брал положенного мне жалованья солдата? Я зарабатывал эти деньги тяжелым трудом, работая по ночам… Ведь меня учили только воевать, я ничего не умел делать… И, чтобы не умереть с голоду, пришлось стать… тряпичником.

Учитель смотрел на него чуть не в ужасе.

— Да, да, и от вас это нужно было скрывать, — говорил старик. — Воображаю, что было бы, если бы вы узнали, что ваш товарищ по оружию, капитан, по ночам роется в мусорных ящиках!.. Не веришь? Так зайди как-нибудь в мою лачугу, я покажу тебе то, что храню, как память о Париже: выданное на год разрешение на сбор тряпок. Сохранилось у меня и доказательство, что когда-то я нашел в мусорном ящике бриллиантовую сережку и получил за нее тысячу франков. Может быть, ты и сейчас скажешь, что я заслужил имя предателя, — ведь я осрамил свое воинское звание? — язвительно добавил старик. — Конечно, я сохранил бы свое достоинство, если бы, живя в эмиграции, брал жалованье и вместе с вами голосовал за войну!

— Какая страшная ошибка! — шепотом сказал мой брат…

Учитель переменился в лице.

— Меня возмущали твои взгляды, — сказал он. — Но, богом клянусь, не я распускал о тебе эти слухи! — Он ударил себя в грудь. — Напротив, я всегда тебя защищал и спорил с другими…

Владек протянул своему спасителю руку.

— Друг, я, со своей стороны, сделаю все, чтобы загладить нанесенную тебе обиду, — сказал он стремительно, захлебываясь словами. — Люди узнают, что ты столько лет страдал безвинно.

Старик грустно покачал головой.

— Знаю, другие — да и ты тоже — не простят мне того, что я, как сказал тут Добжанский, «ослаблял дух» в наших людях. У меня было достаточно времени обдумать все, что пережито. Трезвый голос, предсказывающий поражение, всегда ненавистен людям. Он — как зловещий крик совы на кладбище, который словно твердит: «Не встанешь!» И чем точнее исполнилось предсказание, тем больше ненавидят пророка… Поэтому, — добавил он, помолчав, — я уже не жду от людей добрых чувств ко мне. Перестанут называть изменником, так начнут кричать: «Глядите, это тот пророк, что видел опасность, но не помог ее предотвратить!» Народ не спрашивает, что мы говорили, он хочет знать, что мы сделали, чтобы предотвратить беду. А я ничего не мог для этого сделать.

Он замолчал — к нашему облегчению, ибо каждое его слово камнем ложилось на душу.

Вдруг учитель Добжанский подошел к старику, обнял его и, рыдая, припал головой к его груди. Мама стала снова целовать брата, шепча: «Сыночек!.. Сыночек милый!» — а я — я уже ничего не видел, потому что слезы застилали мне глаза.

Через минуту седой гость сказал:

— Ну, мне пора домой. Прощайте.

— Пойдем ко мне, — попросил пан Добжанский, беря его за руку.

— Хорошую я бы тебе оказал услугу! — возразил старик с улыбкой. — О тебе тогда стали бы, пожалуй, говорить то же, что обо мне… Ну, будьте здоровы, — обратился он к брату, протягивая ему руку.

— Благослови тебя бог, пан, — сказала мама. — Навещай нас и помни, что мы отныне тебе верные друзья… Если что понадобится, обращайся к нам… Мы каждое утро и каждый вечер будем молиться за тебя…

Он низко поклонился ей и отозвался уже с порога:

— Если будет милость ваша, просите бога, чтобы он поскорее послал мне смерть. Только этого я и хочу.

И медленно вышел из комнаты.

Теперь все занялись Владеком. Няня привела фельдшера, и тот перевязал ему раны. В гостиную перенесли кровать для брата и кушетку для учителя, который объявил, что будет за ним ходить, пока Владек не поправится.

Ночь прошла тревожно. Владек спал плохо, учитель даже не раздевался, а у меня был жар, и мама всю ночь ходила от меня к брату и от него ко мне. Солнце уже взошло, когда нас всех наконец сморил сон, — и потому мы встали только около десяти.

Брат был довольно бодр, но его мучили свежие раны, и он, по его словам, чувствовал себя разбитым. Видно было, что каждое движение стоит ему труда, он при этом даже шипел от боли.

Мама украдкой отирала глаза, но давно я не видел ее такой бодрой. Все ее интересовало, она заглядывала в каждый уголок, и даже голос ее как-то окреп и стал звучнее.

День был пасмурный и холодный. На полях стлался туман, чуть не каждый час начинал моросить дождик, мелкий, как роса, и в воздухе чувствовалась сырость. Казалось, на дворе не май, а октябрь.

Я услышал в сенях шаги и голос кассира. Через минуту в гостиную вошла мама.

— Это кассир, — шепнула она брату. — Он хочет тебя повидать. Пустить его?

— Ну конечно, пожалуйста, — сказал Владек. — Я привык быть на людях, и меня просто даже пугает, что теперь вижу только двух-трех человек.

— Он тебя не утомит?

— Напротив, развлечет…

— Когда начнет врать, — вставил учитель.

Кассир вошел с высоко поднятой головой и победоносным видом. Подойдя к постели Владека, он крепко пожал ему руку и сказал торжественно:

— Привет герою!

Брат терпеть не мог напыщенности и позерства и при таком комплименте невольно поморщился. Мама это заметила и поспешила переменить разговор.

— А где же вы были этой ночью? — спросила она у кассира.

— О, памятная ночь! — со вздохом отозвался тот, развалясь в кресле. — Не забыть мне ее, хотя бы я прожил миллион лет.

Мой учитель не то фыркнул, не то закашлялся. Кассир глянул на него исподлобья и многозначительно поднял брови.

— А что же такое с вами случилось? — спросила мама, чтобы поддержать разговор.

— Сейчас все расскажу. Эта история напоминает приключения Ринальдо Ринальдини, необычайные и трагические. Да, в высшей степени трагические!

Он сел поудобнее, откашлялся и продолжал:

— Так вот — я своими глазами убедился, что наш отшельник из-за ольховой рощи действительно шпион… И очень опасный…

Учитель так и подскочил на стуле, но Владек взглядом заставил его сдержаться.

— Из своего укрытия, — говорил кассир, — я видел, как в его хату вошел офицер с несколькими солдатами и долго там с ним толковал. Мало того — я видел еще, как далеко за полночь этот субъект возвращался из города. Не сомневаюсь, что он опять ходил на переговоры с офицерами…