Франц Кафка - Неизвестный Кафка

— Ты славная девочка, — сказал я, стянул с нее косынку и положил руку на мягкие волны ее волос. — Но я пока еще не могу остаться с тобой. Здесь в склепе есть кое-кто, с кем я должен поговорить. Ты не поможешь мне его отыскать?

— Ты должен с ним поговорить? Здесь же никакие обязательства не имеют силы, — сказала она.

— Но я не здешний.

— Ты думаешь, что еще выйдешь отсюда?

— Конечно, — сказал я.

— Тем более тебе не следует терять зря время, — сказала она. Потом пошарила под подушкой и вытащила оттуда рубашку. — Вот мой саван, — сказала она и протянула его мне снизу вверх, — но я его не ношу.

56. Я вошел в дом и закрыл за собой дверку в больших запертых на засов воротах. Из длинного, изгибавшегося дугой коридора взгляд вырывался в ухоженный внутренний садик с цветочной клумбой посередине. Слева от меня была стеклянная будка, в которой сидел портье; он склонился над газетой, подперев рукой лоб. Снаружи на стекло была наклеена частично закрывавшая портье большая картинка, вырезанная из иллюстрированного журнала; я подошел ближе, это явно был какой-то итальянский городок, бóльшую часть иллюстрации занимал бешеный горный поток с могучим водопадом, дома городка на берегу были оттеснены на самый край листа.

Я поздоровался с портье и сказал, указывая на картину:

— Красивая картинка; я знаю Италию — как называется этот городок?

— Не знаю, — буркнул он, — детишки с третьего этажа наклеили это сюда, когда меня не было, чтобы меня позлить. Вам что угодно? — спросил он затем.

57. Мы немного поссорились. Карл утверждал, что определенно вернул мне тот маленький театральный бинокль; хотя он ему очень понравился, хотя он долго крутил и вертел его в руках и, может быть, даже взял взаймы на несколько дней, но определенно вернул. Я же, со своей стороны, пытался напомнить ему всю ситуацию, называл улицу, на которой все это происходило, гостиницу напротив монастыря, мимо которого мы как раз проходили, описывал, как он вначале хотел купить у меня этот бинокль, как потом предлагал мне разные вещи в обмен на него и как потом, разумеется, прямо попросил этот бинокль ему подарить.

— Почему ты отнял его у меня? — жалобно спросил я.

— Мой дорогой Йозеф, — сказал он, — это все ведь уже давно в прошлом. Хотя я и убежден, что этот бинокль я тебе вернул, но если бы даже ты мне его и подарил, чего теперь-то из-за этого себя мучить — и меня заодно? Тебе что, здесь без этого бинокля не обойтись? Или, может быть, его утрата сильно повлияла на твою жизнь?

— Ни то и ни другое, — сказал я, — мне просто обидно, что ты тогда отнял у меня этот бинокль. Я получил его в подарок и очень ему радовался, он был даже слегка позолоченный — помнишь? — и такой маленький, что его можно было постоянно носить в кармане. К тому же в нем были сильные стекла, и в него было лучше видно, чем в иные большие бинокли.

58. Я стоял недалеко от двери большого зала, вдали от меня, у задней стены, возвышалось королевское ложе, какая-то юная, нежная, чрезвычайно юркая монашенка хлопотала вокруг него, поправляла подушки, пододвигала столик с освежающими напитками, выбирала из них, что подать королю, и при этом держала под мышкой книгу, которую только что читала вслух. Король не был болен, ведь иначе он бы удалился в опочивальню, но все же вынужден был лечь: какие-то переживания свалили его на ложе и посеяли тревогу в его чувствительном сердце. Только что слуга возвестил о прибытии дочери короля с супругом, поэтому монашенка и прервала чтение. Мне было очень неловко: ведь я теперь, возможно, узнаю какие-то интимные подробности, но поскольку я уже был тут и никто не приказывал мне удалиться — может быть, с намерением, а может быть, потому, что обо мне в силу моей незначительности забыли, — то я счел своим долгом остаться здесь и только отошел в самый дальний конец зала. Неподалеку от короля открылась маленькая дверь в стене, и друг за другом вошли, сгибаясь, принцесса и принц, затем, уже в зале, принцесса оперлась на руку принца, и так, соединившись, они предстали перед королем.

— Я не могу продолжать это делать, — сказал принц.

— Перед свадьбой ты торжественно принял на себя обязательство, — сказал король.

— Я знаю, — сказал принц, — и тем не менее я не могу продолжать это делать.

— Почему? — спросил король.

— Я не могу дышать там, снаружи, этим воздухом, — сказал принц, — я не могу выносить там этот шум, я подвержен головокружениям, на высоте мне делается дурно — короче, я больше не могу это делать.

— В твоих последних словах есть какой-то смысл, — сказал король, — хоть и скверный, все остальное — пустые отговорки. А что скажет моя дочь?

— Принц прав, — сказал принцесса, — та жизнь, которую он сейчас ведет, это тяжкое бремя — и для него, и для меня. Ты, может быть, не вполне ясно представляешь себе это, отец. Он ведь должен быть постоянно наготове; в действительности это случается примерно раз в неделю, но готов он должен быть всегда. Сидим мы, к примеру, за столом маленьким обществом, позабыв на время все невзгоды, и невинно развлекаемся. Тут врывается страж и зовет принца; естественно, все приходится делать в крайней спешке, он вынужден раздеваться, втискиваться в тесный, отвратительно пестрый, почти клоунский, почти унизительный церемониальный мундир и спешить в нем, бедняжка, на выход. Наше общество распадается, и гости, к счастью, убегают, потому что когда принц возвращается, он не в состоянии говорить, не в состоянии выносить рядом кого-либо, кроме меня; иногда он валится на ковер, едва только переступив порог двери. Можно ли продолжать такую жизнь, отец?

— Женское нытье, — сказал король, — оно меня не удивляет, но то, что ты, принц, позволил ноющей женщине — теперь мне это ясно — уговорить себя отказаться от службы, мне больно.

59. Это участок длиной пять метров и шириной пять метров, то есть небольшой, но все-таки — земельная собственность. Кто его так отвел? Точно это не известно. Однажды пришел какой-то человек не из здешних, поверх одежды на нем было много всяких кожаных поясов, ремней, портупей и карманов. Он вытащил из одного кармана записную книжку, что-то записал и затем спросил:

— Кто заявитель?

Заявитель выступил вперед. Вокруг него в широкое полукольцо собралась половина населения дома; я тогда был маленьким мальчиком лет пяти, я все видел и слышал, но если бы много позже мне это не рассказали в подробностях, едва ли я знал бы что-нибудь об этом. Это было слишком непонятно для меня, и я не мог тогда быть очень уж внимательным, тем не менее мои собственные неясные воспоминания сильно оживили позднейший чужой пересказ. Так что я и сейчас буквально вижу, как этот нездешний смерил заявителя пристальным взглядом.