Франц Кафка - Неизвестный Кафка

— То, чего ты просишь, не мелочь, — сказал нездешний, — ты отдаешь себе в этом отчет?

60. С успеваемостью у меня обстояло очень плохо, особенно в первых классах гимназии. Это было мучением для моей матери, молчаливо-гордой, крайним напряжением сил постоянно сдерживавшей свой беспокойный характер. Она была очень высокого мнения о моих способностях, но таила его, стеснялась в этом признаться, поэтому никого, с кем бы она могла это мнение обсудить, чтобы в нем укрепиться, у нее не было, и тем более мучительны были для нее мои неудачи, которые, разумеется, утаить было нельзя, которые в каком-то смысле говорили сами за себя, собирая отвратительную толпу посвященных, объединявшую весь преподавательский состав и всех соучеников. Я был для нее печальной загадкой. Она не наказывала меня, не ругала, она видела, что, по крайней мере, в чрезмерном отсутствии прилежания меня упрекнуть нельзя; первое время она подозревала какой-то тайный заговор преподавателей против меня — и от этого подозрения никогда вполне не избавилась, — однако мой переход в другую гимназию и мои едва ли не еще худшие успехи на новом месте все же несколько поколебали ее уверенность в том, что преподаватели против меня настроены, но ее вера в меня была непоколебима. А я под ее печальным взглядом продолжал мою естественную детскую жизнь. У меня не было никакого тщеславия; когда я не срезался, я бывал доволен, а когда срезался, каковая угроза висела надо мной на протяжении всех моих школьных лет…

61. В городе идет постоянное строительство. Не для того, чтобы расширить город; он удовлетворяет насущным потребностям, его границы с давних пор неизменны — даже, кажется, существует некий известный страх перед его расширением; жители с готовностью себя ограничивают, переустраивают площади и парки, надстраивают новые этажи над старыми зданиями, но на самом деле подобные новостройки — отнюдь не главная цель этой непрекращающейся строительной активности. На самом деле она направлена на — скажем пока так — упрочение существующего. Это не значит, что раньше строили хуже, чем сейчас, и что теперь постоянно приходится исправлять прежние ошибки. Хотя некоторая небрежность у нас господствовала всегда — причем трудно разделить, что в ней от легкомыслия, а что от беспокойной нерешительности, — но как раз в строительстве у нее было менее всего возможностей проявиться. Мы ведь живем в стране каменоломен, строим почти исключительно из камня, даже и мрамор имеется, и то, что люди при строительстве могут упустить, компенсируется стойкостью и незыблемостью материала. К тому же в отношении к строительству нет различий между эпохами, одни и те же неизменные строительные правила действуют с древних времен, и хотя в силу особенностей национального характера они не всегда строго выполняются, но и это остается неизменным и справедливо как для самых старых построек, так и для самых новых. Вот есть, к примеру, под городом, на Римской горе, одна руина; это развалины сельского дома, который был здесь построен, должно быть, больше тысячи лет тому назад. Должно быть, его выстроил себе какой-нибудь богатый, старый и одинокий купец, после смерти которого дом, конечно, сразу же был заброшен: у нас нелегко найти того, кто захочет жить так далеко за чертой города. Таким образом, постройка была отдана на разрушение векам, а уж они-то, разумеется, работают тщательнее, чем строители. И если сегодня в какой-нибудь тихий воскресный день — даже и по дороге, когда вы будете пробираться сквозь густой кустарник на склонах горы, вас едва ли потревожит встреча с кем бы то ни было — вы подниметесь туда и посмотрите на эти развалины, то обнаружите лишь несколько стен основания, самая высокая из которых не выше человеческого роста, да где-нибудь заметите ушедшую под давлением времени в плотные слои земли тонкую, во многих местах выщербленную колонку, да сквозь почти черный плющ еще проглянет, более угадываемый, чем узнаваемый, торс какой-нибудь статуи. Вот, пожалуй, и все, если не считать двух-трех буквально сросшихся в монолит, твердых, как скала, куч щебня и нескольких кое-где торчащих из земли камней на склоне; все остальное сгинуло. И все же по общему расположению еще и сейчас угадывается (предание это подтверждает), что здесь была обширная постройка, напоминавшая замок, а там, где сейчас едва продираешься, в кровь исколовшись о шипы, сквозь низкорослый, но густой кустарник, был красивый парк, деревьям и террасам которого суждено было надолго пережить сам дом.

62. Я совсем заблудился в этом лесу. Непонятно как заблудился, потому что еще недавно я шел хоть и не по дороге, но поблизости от нее, причем она все время оставалась в поле моего зрения. Но теперь я заблудился, дорога исчезла, и все попытки вновь ее отыскать оказались безуспешны. Я уселся на пень, собираясь обдумать положение, но был рассеян и все время отвлекался от важнейшего на что-то другое, проплывая в мечтах мимо насущных забот. Потом мне в глаза бросились окружавшие меня кусты черники, густо усыпанные ягодами; я собирал их и ел.

Жил я в отеле «Эдтхофер», в «Альпийском Эдтхофере», или в «Кипрском», или еще в каком-то, — я уже не мог вспомнить его полное название, да, наверное, уже больше его и не увижу, тем не менее это был очень большой отель, к тому же с превосходным оборудованием и обслуживанием. Я прожил там едва ли больше недели, но почти каждый день менял комнату — Бог весть, почему, — так что часто не знал номера своей комнаты и, возвращаясь днем или вечером домой, вынужден был спрашивать у горничной, где мой теперешний номер. Правда, все комнаты, которые могли мне подойти, располагались на одном этаже и к тому же выходили в один коридор. Их было не много, блуждать мне не приходилось. Так, может быть, только этот коридор и предназначался для гостиничного использования, а весь остальной дом — для сдачи внаем или для чего-то еще? Сейчас я этого уже не знаю, а может быть, не знал и тогда, меня это не интересовало. И все же это невероятно: на доме были укреплены большие, далеко друг от друга отстоящие буквы (они были металлические, но без особого блеска, скорее матовые, с таким красноватым отливом), составлявшие слово «отель» и имя владельца. Или там было только имя владельца без обозначения «отель»? Это возможно, и тогда, разумеется, многое стало бы понятным. Но и сейчас, перебирая неясные воспоминания, я все же склоняюсь, скорее, к тому, что «отель» там был. По дому ходило много офицеров. Я, естественно, день проводил большей частью в городе — были всякие дела и нужно было столько всего посмотреть, — так что у меня оставалось не много времени для наблюдений за жизнью отеля, но офицеров я там видел часто. Правда, с отелем соседствовала казарма, и это даже было, вообще говоря, не соседство, между отелем и казармой, очевидно, существовали другие связи, более свободные и более тесные. Сейчас все это уже нелегко описать, да и тогда было нелегко, и всерьез я не пытался это выяснить, хотя такая неясность порой доставляла мне неудобства. Так, иногда, возвращаясь домой в рассеянности, вызванной шумом большого города, я не сразу мог найти вход в отель. Впрочем, вход туда в самом деле, кажется, был очень маленьким; более того — хотя это, разумеется, и было бы странно, но — там, может быть, вообще не было никакого, собственно, входа в отель, а те, кто хотел в него войти, вынуждены были проходить через дверь ресторана. Ну хорошо, пусть бы это было так, но даже и эту дверь ресторана я не всегда мог отыскать. Иногда, думая, что стою перед отелем, я в действительности стоял перед казармой; хотя там была совершенно другая площадь, тише и чище, чем перед отелем — просто мертвецки тихая и образцово чистая, — но все же такая, что одну можно было спутать с другой. А чтобы оказаться перед отелем, нужно было еще завернуть за угол. Однако сейчас мне кажется, что иногда (правда, только иногда) получалось иначе и даже с этой тихой площади удавалось — например, с помощью какого-нибудь офицера, которому было по пути — сразу найти дверь в отель, причем не какую-то другую, вторую дверь, а именно ту самую, которая одновременно была и входом в ресторан, — узкую, занавешенную изнутри красивой белой, украшенной лентами портьерой, чрезвычайно высокую дверь. При этом здания отеля и казармы различались принципиально: отель был построен в обычном гостиничном стиле, правда, с некоторым уклоном в доходный дом, казарма же, напротив, — в виде маленького романского замка, приземистого, но просторного. Казарма объясняла присутствие офицеров, однако рядовых я никогда не видел. Я уже не помню, откуда я узнал, что дом, похожий на маленький замок, был казармой, но у меня, как упоминалось, нередко возникали причины интересоваться им, когда, с досадой отыскивая дверь в отель, я крутился на этой тихой площади. И только оказавшись наверху, в своем коридоре, я чувствовал себя в безопасности. Мне было там очень уютно, и я был счастлив, что в этом большом чужом городе нашел такое удачное место.